Вечером в первый день торгов вместе со мной поехала Касси. Она бродила по ярмарке, демонстрируя свои неповторимые ноги, и жадно прислушивалась к разговорам. Каждый год на Ньюмаркетской ярмарке состояния рушатся быстрее карточных домиков, но разговоры были полны надежд и радостных ожиданий, и речь шла исключительно о рекордных скоростях и великолепных производителях.

Эйфория первого дня и нерастраченных чеков.

— Как все взбудоражены! — сказала Кассии. — Лица такие радостные...

— Радость приобретения. На следующей неделе наступит разочарование.

Потом придет оптимизм. И наконец, если тебе повезет, ты вздохнешь с облегчением.

— Но сегодня...

— Сегодня — да. Сегодня еще есть шанс приобрести будущего победителя дерби.

В тот день я купил двух жеребчиков и кобылку за бешеные деньги. Меня отчасти успокаивал тот факт, что я вышел победителем в соревновании с самыми солидными агентами, но я все же не мог избавиться от сосущего страха: а ну как это не они сдались слишком рано, а я зашел слишком далеко?

Мы остались до конца торгов, отчасти потому, что Касси была зачарована открывшимся ей новым миром, отчасти потому, что иногда выгодные сделки заключаются именно в то время, когда крупные покупатели уже разошлись по домам. Я и в самом деле купил последний лот этого дня — хрупкое, смахивающее на пони создание: мне понравились его блестящие глаза. Заводчик поблагодарил меня.

— Это действительно для Люка Хоустона?

— Да, — ответил я.

— Ну, он не пожалеет. Он умненький, этот жеребенок.

— Да, похоже на то.

— Он еще подрастет, — заверил он меня. — В роду его матери все поздно вырастают. Идемте, обмоем. Не каждый день случается продавать жеребенка самому Люку Хоустону!

Однако мы вернулись выпить и поужинать к Банану, а оттуда отправились домой, и я послал по факсу доклад Хоустону: для него наша полночь была тремя часами пополудни.

Люк любил факсы. Когда он хотел обсудить мое послание, он звонил мне после ужина и ловил меня в наши шесть утра, перед тем, как я уезжал на тренинг, но чаще отвечал факсом или не отвечал вовсе.

Столовая была наполнена предоставленным Люком оборудованием: видеомагнитофон для просмотра и анализа скачек, принтер, ксерокс, ящики с каталоговыми карточками, электрическая пишущая машинка, факс и сложное устройство, которое отвечало на телефонные звонки, принимало сообщения, передавало сообщения и записывало каждое слово, включая мои собственные разговоры.

Оно работало на другой линии, чем телефон в гостиной, что было очень удобно: Люк платил за мои деловые переговоры, а за свои частные платил я сам.

Единственное, чего он мне не отдал — или же предоставил мне самому забирать его у Уоррингтона Марша, а Уоррингтон его отдавать не хотел, — это компьютер.

Когда я спустился вниз на следующее утро, я обнаружил, что факс выплюнул сообщение:

«Почему вы не купили жеребчика Фишера? Почему вы купили дешевого жеребенка? Передайте привет Касси».

Они с Касси ни разу не встречались, только несколько раз разговаривали по телефону. «Привет Касси» был знаком того, что Люк не обвиняет, а просто спрашивает. Если факс приходил без «привета Касси», это означало, что что-то стряслось.

Я ответил: «За жеребчика Фишера соревновались двое частных владельцев, которые друг друга ненавидят: Шубман и миссис Крикингтон. Они подняли цену до трехсот сорока тысяч, а этот жеребчик столько не стоит. Дешевый жеребенок, возможно, еще удивит вас. С уважением. Вильям».

Касси в эти дни возил на работу и обратно чересчур дружелюбный к ней джентльмен, который жил рядом с пабом, а работал в Кембридже, на соседней улице с Касси. Она жаловалась, что он все чаще кладет руку не на баранку, а ей на колено, и говорила, что была бы очень рада избавиться и от него, и от гипса. Во всех прочих отношениях гипс ей не особенно мешал, и наши ночные игрища возобновились ко взаимному удовольствию.

А днем мы не спеша чинили разбитые вещи или покупали взамен разбитых новые, сверяясь с теми обломками, которые Банан свалил в гараже. Телевизор, вазы, лампы — все как можно ближе к оригиналу. Даже полдюжины соломенных куколок висели на месте, сплетенные из свежей, блестящей соломы этого года пожилой леди, которая рассказывала, что теперь солому для куколок приходится резать вручную, потому что современные комбайны скашивают ее слишком коротко.

Банан говорил, что восстанавливать соломенных куколок — это уже чересчур, но Касси мрачно заявила, что это изображения языческих богов, которых необходимо умилостивить, «и вообще, тут, в глуши, никогда не известно...».

Я вставил новые доски в обе разбитые двери и врезал во входную дверь новый замок. Постепенно все следы пребывания Анджело исчезали — кроме бейсбольной биты, которая по-прежнему лежала на подоконнике окна, выходящего на улицу. Мы нарочно оставили ее там — поначалу на случай, если Анджело явится снова, чтобы под рукой было оружие, а потом, когда прошло уже несколько дней и все было тихо, просто так — возможно, в качестве еще одного оберега.

Однажды вечером мне позвонил Джонатан, и я рассказал ему все как было, хотя был уверен, что он этого не одобрит.

— Ты его держал в чулане?!

— Ага.

— Боже милосердный!

— Но ведь сработало же!

— Хм-м. Ты знаешь, мне все-таки жалко, что эта система теперь в руках Анджело.

— Я знаю. Мне тоже жалко, что так вышло. После всего, что ты сделал, чтобы она ему не досталась... Но ты был прав: он действительно опасен. А мне не хочется сваливать в Калифорнию: мне и здесь неплохо. А что до системы... Не забывай, мало ее иметь, надо еще пользоваться ею достаточно скрытно. Анджело ничего не смыслит в скачках, он горяч и несдержан, ему недостанет ловкости и скрытности.

— А еще он может решить, что система выигрывает каждый раз, — сказал Джонатан. — А такого не бывает. Старая миссис О'Рорке говорила, что она дает выигрыш только в тридцати процентах случаев.

— Ну ничего, пусть теперь Анджело меряется силой с букмекерами.

Кстати, я ему сказал, что ты умер.

— Добрый ты!

— Ну, ты ведь не хотел бы, чтобы он в один прекрасный день явился к тебе в Калифорнию?

— Ему все равно никогда не дадут визу.

— Он может с таким же успехом пробраться через канадскую границу.

— Или через мексиканскую, — согласился Джонатан. Я подробно описал ему дом Теда Питтса. Джонатан, похоже, был искренне обрадован.

— А малышки? Как они?

— Выросли красавицами.

— Как я ему завидовал из-за этих девочек...

— Что, правда?

— Да. Ну, что ж... Так жизнь повернулась.

Я услышал сожаление в его голосе и понял, как ему самому хотелось иметь дочь... или сына... И я подумал, что в свое время я тоже пожалею, что у меня нет детей, если у меня их не будет... а на самом деле, было бы прикольно, если бы Касси...