— Постойте, Ольвен… погодите, у меня есть идея получше!

— О чём вы?

— То, что мы обсуждали намедни с его величеством… Вам не кажется, что сэйр Марвин — лучшая кандидатура? Ведь вы брали Уоттерино? — спросил он Марвина — голос графа изменился, окреп, стал резок и требователен — так он, должно быть, говорил, выступая на королевских советах.

— Да, я принимал участие в сражении…

— А также в десятке других, верно? Вроде бы были в плену? И сумели бежать?

— Верно, но…

— Вы видели когда-нибудь Мессеру? Артенью, герцогиню Пальмеронскую?

— Не вблизи, ваше высочество.

— Но узнать бы смогли?

— Погодите, Фредрик, не хотите ли вы послать за ней сэйра Марвина? — изумлённо перебила королева, и Марвин будто услышал, как в крышку его гроба с торжественным грохотом вбивается последний гвоздь.

Граф Алектио посмотрел на Ольвен с упрёком.

— Ну вот, моя королева, теперь у нас нет выбора. Если мы не отрядим с этой миссией сэйра Марвина, нам непременно придётся его убить, причём прямо сейчас.

Королева с нервным смешком прикрыла ладонью маленький, ярко накрашенный рот.

— Ох, простите меня… Порой королева действительно — женщина, — сказала она и снова засмеялась. Граф улыбнулся ей в ответ — улыбкой, которую, как они оба, вероятно, полагали, Марвину было не понять — и снова поднёс к носу мешочек с золотушницей. «Так вот на кого она меня променяла, — подумал Марвин, разглядывая покрасневшие ноздри королевского кузена. — Не то чтобы я ревновал, но… но мне жаль короля». Марвин задумался, не объясняется ли довольно неожиданный приезд графа Алектио ко двору и его на глазах растущее влияние особой милостью королевы, но тут же отогнал эту мысль. Это в любом случае не его дело.

А его дело теперь, кажется, — убить Мессеру.

Странно, но эта мысль отозвалась в нём не потрясением, а восторгом.

— Вы хотите, чтобы я убил Мессеру, так?

Он сказал это вслух, просто чтобы попробовать слова на вкус. Граф удивлённо вскинулся, а Ольвен обернулась, будто оба они забыли, что он умеет говорить.

— Во-первых, мы этого, разумеется, не хотим, — убрав руку от лица, начал Алектио. — Никто не может желать смерти члену королевской фамилии. Но герцогиня Пальмеронская подняла мятеж. А коль скоро мы вынуждены защищать нашего короля, на то все средства хороши. Во-вторых, я не настаиваю, чтобы это сделали именно вы. Но, с одной стороны, это помогло бы нам отсрочить выполнение фатального для вас обещания её величества. К тому же, я уверен, если вы справитесь с данной миссией, она пересмотрит своё справедливое, но уж слишком суровое решение… простите, моя королева. С другой стороны, вы действительно подходите на эту роль не хуже кого бы то ни было. Вы отважны, преданны короне, и в бою вы превосходно показали себя. К тому же ваша личная драма… — граф поспешно опустил голову, быстро и шумно вдохнул дурман (Марвину казалось, что он пытался спрятать улыбку — или, может, сделать вид , будто хочет её спрятать) и как ни в чём не бывало продолжил: — без сомнения, придаст вашей руке необходимую твёрдость. Я прав?

— Да уж не сомневайтесь, — сказал Марвин. Ольвен взглянула на него с лёгким удивлением. Марвин ответил ей взглядом столь хмурым, что она даже слегка отпрянула. — Вы сказали истинную правду, ваше высочество. Я почту за великую честь выпустить кишки Мессере, если только мне скажут, где её искать.

— Не увлекайтесь, — с упрёком сказала Ольвен. — Что за выражения? Кишки он Мессере выпустит. Эта Мессера — сестра короля!

— Во вторую очередь, — возразил граф. — И уже в третью — женщина. А в первую — она мятежница, и пока она жива, корона в опасности. Нет, Ольвен, мне определённо нравится настрой этого молодого человека. Другой на его месте мог бы и дрогнуть в последний миг, ведь надо поднять руку на принцессу крови… А он не дрогнет.

— Ещё бы я дрогнул, — сказал Марвин. — Её величество лучше других знает, что слабость плоти в число моих недостатков не входит.

Он совсем обезумел, если ляпнул такое, но удержаться не было никаких сил. Зато наконец-то он сумел внести лёгкое смятение в эту тошнотворно просчитанную сцену: Ольвен подскочила, а граф Алектио нахмурился так сильно, что меж бровей пролегла складка. Но оба они были не дураками и мгновенно поняли, что лучший выход — оставить сальный намёк без внимания. Ольвен выдавила улыбку, а граф благосклонно кивнул. Оба они быстро справились с собой.

— Это так, — сказала королева. — Что ж, вы меня убедили, мессеры.

— Рад слышать это, — сказал граф. — Завтра же на совете я предложу его величеству кандидатуру сэйра Марвина. Мессер, будьте любезны не покидать замок. Если его величество поддержит мои предложения, завтра вы будете осведомлены о деталях вашей миссии. Верю, что мы не ошиблись в вас.

— С радостью разделяю эту веру, — сказала Ольвен и протянула Марвину руку для поцелуя. Ему, видимо, полагалось обомлеть от подобной милости, но он не доставил Ольвен такого удовольствия и поцеловал её ручку сухо и коротко, не глядя королеве в глаза. Ледоруб с ней, всё, что она могла сделать, она уже сделала. Хуже не будет, потому что некуда.

Подчёркнутая официальность прощания окончательно прояснила положение вещей. Марвин поклонился графу и покинул покои королевы, чувствуя себя полным идиотом, и в то же время не в силах отделаться от радостного возбуждения, разгоревшегося в его груди. Он успел отвыкнуть от этого чувства, и теперь радовался ему, как радуются первым лучам весеннего солнца после затянувшейся зимы. Что бы ни задумали Ольвен с её новым любовником, это не его дело — ему нравилось, чем это обернулось. Король утвердит его кандидатуру, Марвин в этом не сомневался — из того, что он видел и слышал, он успел заключить, что король был последним человеком, принимающим решения что в этом замке, что в этой стране. А стало быть, будет драка. Неважно, с кем и почему. Просто хорошая драка. «О Единый, это же именно то, чего мне так не хватает, — подумал Марвин. — Чего мне всегда не хватает, сколько бы я ни дрался».

За время его отсутствия большинство рыцарей, собравшихся в Таймене после разгрома герцогини, разъехались, а из оставшихся Марвин никого не знал. Его это полностью устраивало — как и приказ не оставлять замка до завтра. Он прибыл только утром и страшно вымотался, ему хотелось завалиться спать часиков на пятнадцать и, главное, ни о чём не думать. Но это как раз оказалось легко: оказывается, пустота и неизвестность в будущем давила на него куда сильнее, чем мучительный груз недавнего прошлого. Что бы ни означали кулуарные заговоры королевской родни, не подлежит сомнению одно: король понимает и признаёт, что война только началась. И, Единый, как же это хорошо!

Марвин сладко мечтал об этом, стягивая с себя ненавистную придворную одежду — бесы бы побрали эти жилеты, под доспехи они ещё нужны, чтоб железо не натирало, но здесь-то зачем? Марвину давило грудь, от возбуждения и уже глухой, но всё ещё ощутимой ярости ему было трудно дышать, и, оставшись в одной рубахе и нижних штанах, он подошёл к окну.