А ещё у него вошло в привычку держать при себе отношение к происходящему, особенно если не хочется привлекать к своей особе лишнего внимания. Посему он предпочёл склонить голову, сложить руки на груди и слиться с толпой молящихся. Толпа, надо сказать, была невелика: шёл пятый день Покаянной недели, во время которой каждый истинно верующий в Единого должен был предстать перед его слугами и отчитаться за свои прегрешения, а в награду за явку с повинной получить не столь суровую, как обычно, епитимью. Все истинно верующие обычно собирались в главном храме столицы в первый день Покаянной недели — среди них было немало тех, кто пришёл поглазеть на короля с королевой, преклоняющих колена перед верховным магистром. Лукас и сам бы не отказался от такого зрелища — приятно посмотреть, как склоняется в поклоне главная стерва Хандл-Тера, но к началу молебна он попросту не успевал. И так примчался из Хиртона сломя голову — но и теперь не был уверен, что успел.

Полупустой храм в основном наполняли простолюдины: некоторым всё же хотелось получить прощение не от кого-нибудь, а от магистров святого ордена, самолично принимавших исповеди всех желающих в эти дни. Каторжная работа, должно быть, — целый день кряду выслушивать чужое нытьё. Бедняга Дерек, и как он только выдерживает. Но уклоняться от обязанностей мессер магистр не стал — Лукас в этом и не сомневался, потому по приезде в Таймену и пришёл прямо в храм, даже не переодевшись с дороги. Неучтиво, конечно, по отношению к Единому, но, с другой стороны, разве храм — не первое место, куда по прибытии в город должен бросаться любой истинно верующий? А баня — уже потом.

Чадили толстые синие свечи, под крышей тоненько пел хор мальчиков. Двери храма были распахнуты настежь, приветствуя любого пожелавшего войти, и дым благовоний обдавал стоящих у входа приторно-сладкой волной. Внутри наверняка не продохнуть, и Лукасу не очень хотелось идти в эту душегубку, но выбора не оставалось. Он протиснулся внутрь, окинул взглядом очередь молящихся. Очередей на самом деле было три: в двух из них толпилась чернь, ещё одна, небольшая, состояла сплошь из горделиво озиравшихся мессеров и скромно потупившихся месстрес. Никакого равноправия даже перед Богом, вздохнул Лукас про себя. Ну да в самом деле, благородным мессерам недосуг ждать вместе со всеми — у них брага стынет.

Как и следовало предполагать, Дерек принимал исповедь в третьей очереди — выслушивать простолюдинов предоставили монахам саном пониже. Лукас окунул пальцы в святую воду — талый лёд, привезённый с вершин Хребта Костяшек, где по преданию Святой Патриц впервые встретил Ледоруба. Вода была тухлой и дурно пахла, но Лукас, не дрогнув, провёл мокрыми пальцами по губам и встал в конец очереди, сразу за невысоким темноволосым пареньком, смущённо теребившим в руках мятую шапку. Вот шапка — это хорошо. В Таймене было куда холоднее, чем в южной доле Предплечья — оказывается, он успел привыкнуть к южному климату, и теперь мёрз. В храме, как он и предполагал, стояла духота, но от толстых каменных стен немилосердно тянуло холодом.

Лукас окинул храм взглядом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз посещал подобное место… Кажется, ещё с Дереком. Тогда они, впрочем, скорее были потрясены богатством внутреннего убранства — по сравнению с убогими жилищами мелкопоместных рыцарей, которым в то время служили, — а отнюдь не духом могущества, которое Дерек разглядел позже и которым так и не сумел заразить Лукаса. Впрочем что в том, давнем храме, что в этом главным предметом, притягивающим взгляд, была каменная ладонь с отставленным большим пальцем — очень тщательно выполненная, с мельчайшими морщинками и складками на пальцах, с кутикулой вдоль корня каждого ногтя — но без единой линии на самой ладони. По традиции её никак не украшали — храм мог похвастаться лишь качеством и скрупулезностью выполнения скульптуры. Зато пространство вокруг неё, от пьедестала до самых стен, было устлано златоткаными коврами и платками, щедро расшитыми жемчугом. А ещё витражи в окнах из цветного стекла, медные рамы, позолоченные постаменты для восседающих священнослужителей — Лукас не переставал поражаться, откуда патрицианцы берут деньги на всё это. Насколько он знал, они только ссужали — своим рыцарям, чужим рыцарям, королю, а может, и заморским варварам. Им все были кругом должны, и потому они всех держали за горло. У них была своя армия, способная вытряхивать долги, и свой Совет, вертевший королём, как ему вздумается, — словом, предприимчивые ребята. Дерек говаривал, что Лукасу среди них самое место. Лукас смеялся. И делал то, за что патрицианцы ему платили, — но на большее не согласился бы никогда. Он подозревал, что чувство вседозволенности, которым наделён всякий патрицианец, затягивает. А он не любил чувствовать себя зависимым — пусть бы даже от собственных желаний.

Очередь двигалась медленно — точнее, с четверть часа уже не двигалась вовсе. Дерек, кажущийся немного усталым и бледным в своём торжественном ярко-алом облачении, равнодушно кивал, глядя на темя женщины, что-то невнятно и сбивчиво бормотавшей у его ног. Ох, грешна, должно быть, так грешна… Что, конечно, не помешает ей по-прежнему спать со своим конюхом, едва она доберётся до дому. Дерек был хорошим патрицианцем, и его лицо оставалось непроницаемо, а взгляд невозможно было поймать, но Лукас знал, что в душе ему это всё тоже тошно. Во всяком случае, Лукасу хотелось бы верить в это.

Он вдруг понял, что что-то не так, — и обозлился на себя за то, что не заметил раньше. Мальчишка, стоящий перед ним, уже в третий раз оборачивался и смотрел на него — бегло, но слишком пристально, чтобы это можно было объяснить обычной скукой, вынуждающей столь хамски разглядывать стоящих рядом. Лукас был уверен, что никогда прежде его не видел, — парень был на вид обычный, но такие взгляды Лукас не забывал. Мальчишка встретился с ним глазами и быстро отвернулся. Лукас слегка наклонился вперёд — так, что его лицо оказалось у парня над плечом, и внятно произнёс:

— Мессер, будьте любезны по окончании молебна дождаться меня у выхода. Я имею к вам разговор.

Пение хора, вздохи и невнятное бормотание молящихся почти заглушили его шепот, но парень, без сомнения, всё расслышал — Лукас видел, как краска схлынула с его лица. Возможно, он даже ответил бы, но тут шибко грешная месстрес наконец решила, что теперь чиста, словно горлица, и поднялась с колен. Дерек рассеяно благословил её, так же рассеяно наложил епитимью — от усталости, видимо, слишком громко, и все услышали, что месстрес положено сто поклонов ежеутренне и еженощно на протяжении месяца. Что же она такого натворила, интересно? Неужели у неё несколько конюхов? А по платью и не скажешь. Как жаль, нет времени познакомиться с ней поближе.

Месстрес, впрочем, судя по виду, сочла, что легко отделалась, — она порхнула в сторону, к чаше со святой водой, и тут же её сменил стоявший перед Лукасом парень. Он торопливо бухнулся на колени — то ли с перепугу, то ли от усердия не на молитвенную скамеечку, а рядом с ней, торопливо забубнил покаяние. Исповедальный помост находился в пяти шагах, но акустика в этой части зала была что надо, то есть совершенно никакая — Лукас не мог разобрать ни единого слова. Мальчишка закончил быстро, даже слишком быстро — неужели впрямь испугался?.. Когда он встал, Лукас посмотрел прямо на него, хотя это и противоречило правилам поведения в храме, — и парень отвернулся, пряча взгляд. Забавно… Интересно, дождётся у входа или сбежит?