И что тут у нас? Пятнадцать пропущенных звонков от Максима и тридцать восемь… от мамы. Последний звонок пять минут назад. Тридцать восемь – это и для мамы уже перебор! Конечно, Машка домой сама пару дней уже не звонила, да еще если телефон был выключен…

– Мам, привет! Случилось что-нибудь?

– Ну слава богу! Думала, не дозвонюсь. Ты что там трубку неделями не берешь?! Телефон сломался?! Думала уже Дусе вашей звонить. В общежитие ж бесполезно, никто никогда ничего не знает. Одна Дуся всегда в курсе, где тебя искать. Ладно, неважно. Слушай, я сейчас в машине. Еду за тобой. Через два часа, если программа не врет, буду у вас на КПП. Собирайся и выходи. А то я внутрь заезжать не хочу, время дорого.

– Мам, как за мной?! (Как же крылья?! как же все наши планы?!) Ты с ума сошла, кто ж меня пустит посреди занятий?!

– Пустят, Машка. Как миленькие пустят. Я везу для тебя «особое разрешение».

– Но… как?! Почему?! Зачем?!

– Затем, что твой отец умирает. Врач сказал, счет идет уже на дни и часы. И он хочет видеть тебя. Принимая во внимание папины заслуги… ему не могли отказать в «этой маленькой просьбе».

Мамин голос сочился незнакомым Машке сарказмом.

– Но… мам, как давно он болеет? Почему ты мне раньше об этом не говорила?! Почему я вообще ничего не знала?! Мам, что случилось, папа же совсем молодой?!

– Не такой уж он молодой, за семьдесят. Хотя, конечно, мог бы еще жить да жить. Вон люди до ста доживают. Только не такие, как он, другие. Сердце. Врачи летом еще сказали. Не хотели тебя расстраивать, вот и не сказали. Думали как-нибудь подготовить. Но к такому как подготовишь? А чего ждать, если он всю жизнь в лаборатории пахал с утра до ночи как лошадь, да еще завод! Каждый день как каторжный, по четыре часа, в цеху, с работягами, в жаре, в духоте! А потом назад, со всех ног в лабораторию! В нашем климате, летом в зной, зимой по морозу! Машину не брал, «тут недалеко»! Какое сердце такое выдержит?! А я говорила, я предупреждала! Мог бы, как я, полы где-то подметать! Нет, не может, мужская гордость мешает! Как так, все работают, а я веничком помахивать стану? Что я, девица, которая маникюр боится испортить? Шовинист хренов! Пока не свалился год назад с инфарктом, пока официально его не освободили, пока врачи прямо в морду ему не сказали: «Нельзя так больше!» Тогда только угомонился, да поздно уже. Сволочь, гад! Ни о ком, кроме себя, никогда не думал! Не мог хоть сколько о себе позаботиться?! Как мы теперь без него?!

– Мам, ты плачешь?! Мамочка, ты что, не надо, нельзя! Как там: «Dum spiro spero!» Мамочка, еще, может, обойдется? Мам, знаешь, врачи тоже иногда ошибаются. Мам, а про пересадку вы думали? Можно ведь сделать пересадку? Ну да, сердце, но ведь если остальной организм здоровый… Нам на биологии объясняли…

– Да не хочет он пересадку, Маш! Говорю тебе, счет идет на часы.

* * *

Собирать Машке, понятное дело, больше нечего. Разве что халат теплый да пару бесформенных свитеров, с большими капюшонами и пообъемней. В доме ж надо будет в чем-то ходить.

Звонить Ерофееву она поостереглась, решила сама забежать, благо близко. Поверх куртки накинула на плечи платок. Жарко так, конечно, весна уже, а что сделаешь? Сейчас еще мама наверняка прицепится: «Машенька, не сутулься! Не горбись, выпрями спинку». И вот как ей на это отвечать, если не грубить?

У крыльца общаги маячила смутная, еле различимая в сумерках фигура. Завидев Машку, фигура оживилась и рванулась навстречу.

– Маша, постой! Ты почему не отвечаешь на звонки?!

– Максим… Игоревич, извините, мне некогда! Я вам все сдам на следующей неделе.

– Да перестань ты! Никто на нас не смотрит. Кому мы с тобой нужны? Маш, погоди минутку, ну вот куда ты бежишь? Маш, ну согласись сама, это бред! Мы ж с тобой разумные люди. Всегда можно поговорить, во всем между собой разобраться. Маш, ну поимей совесть! В конце концов, я старше тебя, мне трудно за тобой по лужам скакать! Маш, ну неужели после всего я не заслужил к себе простого человеческого отношения?

Она остановилась. Улыбнулась измученной, усталой улыбкой. Так мать иногда улыбается ребенку.

– Хорошо, только быстро. Я правда очень сильно спешу.

– А когда с тобой можно поговорить спокойно, без спешки? Может, закончишь свои дела и забежишь ко мне на минутку? Обещаю вести себя прилично, рук не распускать.

Она покачала головой.

– Маша, ты что, боишься меня?

– А считаешь, у меня нет оснований?

– Маш, но если ты о том случае, хотя я думал, мы с тобой давно уже все проговорили, то можешь не волноваться. Я теперь умею держать себя в руках, если захочу. Та история с тобой многому меня научила. Хотя, извини, если честно, тогда ты сама отчасти была виновата. Оделась вызывающе, накрасилась, в глаза мне как-то странно смотрела. Плюс тот давний разговор о ребенке. Я не оправдываюсь, не думай. Но все-таки… Ну прости еще раз, я тогда не сдержался. Ты ж знаешь, как я к тебе…

– А что теперь изменилось?

– Малыш, ну сейчас ведь совсем другое дело! Ну, допустим, я не сдержусь, допустим, разок тебя обниму. Что здесь такого? После всего, что у нас с тобой было…

Машка вообразила, что будет, если Максим прикоснется к ее лопаткам, и живот у нее в ужасе свело. Кишки связались в немыслимый узел. Она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.

На всякий случай Машка сделала шаг назад, чтобы увеличить расстояние между ними. И опустила глаза, чтобы взглядом Макса случайно не спровоцировать. Глухим, хрипловатым голосом, глядя в тающий под ногами снег, Машка скороговоркой пробормотала, что да, конечно, она забежит. Как-нибудь вечерком, ненадолго. На следующей неделе. И они обо всем спокойно поговорят. А сейчас ей пора. Пока-пока, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, Машка развернулась и рванула во все тщательно оберегаемые лопатки.

Максим не стал ее догонять. Стоял и просто смотрел. Радуясь, что идиотское это, измучившее его молчание наконец прервалось. Господи, как он по ней соскучился! Дурочка маленькая. Наверняка ведь ей это тоже нелегко далось. Вон она как ссутулилась, похудела. Даже на Дусю сделалась чем-то похожа. В платок кутается, зябко ей. Ничего, пусть только придет. Максим ее отогреет.

* * *

– И что вдруг на тебя всё сразу! Сперва крылья, теперь отец. Поневоле думать начнешь, что Бог есть и у тебя с ним какие-то личные непонятки. – Ерофеев сочувственно цокнул языком. – Машк, ну ты это… Держись, короче. – Ерофеев сглотнул, отгоняя воспоминания. Как вообще можно сравнивать? С мамой все в порядке, она стоит, ждет его на холме. – Поезжай, побудь с отцом, пока ты ему нужна. А потом сразу не тяни и рви когти. Знаешь, может, так даже и лучше. С «особым разрешением», подписанным самим главврачом государства, никто к тебе не прицепится ни в транспорте, ни на улице. Всегда сможешь сказать, что тебя на другой конец страны в аптеку послали. Не дрейфь, Машка! Пара дней в запасе у нас еще есть.