– Гриш, не забывай, ты все-таки в моем доме. – Отец опять отбросил с лица ненавистные трубки и даже чуть приподнялся на локтях, чего не делал уже несколько дней. Но тут же упал назад, на подушки, жадно хватая губами воздух. Машка, уже без всякого разрешения, всунула ему трубки в нос и раскрутила кислородный кран до упора.

Внезапно на лице главврача проступила дикая усталость.

– Прости, Сень. Я не должен был так с тобой разговаривать. Понимаешь, смена тяжелая выдалась…

Как многие врачи Страны, главврач отрабатывал общественную повинность санитаром в больнице.

Отец смягчился.

– Гриша, а ты не хочешь прилечь? Давай я Леле скажу, чтобы тебе постелила. В нише, за занавеской. А потом бы мы с тобой еще поговорили, спокойно, без нервов.

– Спасибо, Сеня, но нет. Мне ведь уже назад скоро. Я лучше, если не выгонишь, еще чуть-чуть с тобой посижу. Что тут у тебя в банке, спирт? Можно я за твое здоровье немножко выпью? Не бойся, больше ни о чем таком говорить не буду. Просто вспомним молодость, университет. Помнишь, как я чуть не завалился на биохимии? Цикл Кребса забыл, и ты мне его на коленке пальцем левой рукой чертил. А правой писал в это время ручкой ответ на свой собственный билет.

– Помню, Гриша, все я помню. Тебя б из университета тогда поперли, если б не я. Отчислили бы прям с первого курса. Третий заваленный экзамен в сессию! И студсовет бы тебе не помог! Хоть ты и тогда уже был общественник. Тебе же учиться некогда было. Ты вечно где-то бегал, налаживал, реорганизовывал. Потом я тебе перед сессией весь пропущенный материал разжевывал и кусками крупными впихивал.

– Девочка, тебя как зовут, Маша? Так ты вот что, Мария. Все, что в этой комнате слышишь, не повторяй никому никогда! Молчок! Под страхом смерти! Потому – государственная тайна.

– Не бойся, Гриш, Марусенька не болтливая.

– Да я вижу! Вообще, Сень, знаешь, дети у нас в Стране замечательные! Неважно, почему оно так выходит, но других таких хороших детей ни в одной стране мира нет! Не спорь со мной, я поездил. Таких послушных, трудолюбивых, ответственных детей нет нигде! Ни за какими горами-морями, ни в Африке, ни в Австралии! С такими детьми, как у нас, Сень, умирать не страшно. У нас уже сейчас вся Страна на них держится. А дочка у тебя еще и красивая. Небось, в интернате все за ней бегают? Ты там как, Мария, еще не беременна?

Они оба уставились на нее. Главврач – гаденько улыбаясь, а папа с новым, незнакомым каким-то Машке любопытством. Машка опустила глаза в пол и залилась краской. Отец смутился. Протянул руку, желая потрепать ее по плечу. Машка испуганно отдернулась, и рука бессильно упала.

– Ладно тебе, Марусенька, не сердись. Гриш, ну вот зачем ты? Маша у нас скромница, историей увлекается, литературой. Религии мировые изучает. А ты к ней вдруг с такими вопросами. Что она о тебе подумает? Аккуратней надо. Ведь для них ты легенда, они ж тебя, окромя телевизора, нигде не видят. Ты ж у нас фигура! Как только до нас, грешных, снизошел.

– Сеня, кончай изгаляться! Уж кто-кто… Эх, Сеня, Сеня! Ты, Марья, не представляешь себе, какой твой отец ученый! Его имя столетиями в учебниках крупными буквами писать будут! Он небось и смерти потому не боится, что знает – бессмертие ему гарантировано. А я что? Я ничего. Как был функционером, так и остался.

Машка извинилась, поправила отцу трубочки, прикрутила чуток кислород и вышла. Всю жизнь она знала, что отец ее сутками пропадает в лаборатории, выныривая оттуда лишь для того, чтобы перекусить, поспать, сказать что-нибудь ласковое и мудрое и опять исчезнуть. В лаборатории отец двигал вперед науку. Но так как и сам институт, и лаборатория, где трудился отец, были засекречены, то Машка и понятия не имела, чем именно отец занимается.

Сопровождающие вышли на лестницу покурить. Из-под неплотно прикрытой двери доносились их голоса. Мама дремала, примостившись на диванчике в кухне. Услышав Машкины шаги, она встрепенулась:

– Ну как они там? Сидят разговаривают? Не уговорил он отца?

Машка безнадежно махнула рукой.

– Ну ясно. Я, вообще-то, и не надеялась. Голодная? Приготовить тебе что-нибудь?

– Не, потом. Мам, а чем именно отец занимался? Знаю, что тайна. Но ты как-нибудь в двух словах, без подробностей.

– В двух словах… Знаешь, Марусь, я ведь и сама не специалист. Но в двух словах: отец искал способ еще в раннем детстве выявлять детей, у которых с возрастом проявится вторичный сколиоз. Насколько я знаю, папа в своих исследованиях продвинулся достаточно далеко, попутно сделал еще несколько важных открытий. Но до конца работ им там еще как до неба. Хотя папа уверен, что они на верном пути и когда-нибудь его ученики добьются успеха.

– И что тогда будет? Вторичный сколиоз пропадет?

– Не думаю, Маш. Это было б слишком прекрасно. Но по крайней мере, таких детей можно было бы сразу изолировать и лечить. А не ждать, как сегодня, до первых клинических признаков. И возможно, тогда не всем детям было бы обязательно в десять лет идти в интернат. Некоторым разрешили бы пожить еще дома.

– Мам, а это как связано? Мы ведь там учимся потому, что так обществу легче организовать производственно-учебный процесс. Мы и на полях там работаем, и на фермах, и в мастерских. И кружки в одном месте сосредоточены, и школы искусств, и спортсекции…

– Это-то конечно, Маш, но… Вот я ж говорила, что ты не поймешь!

– Верно. Кажется, я совсем ничего уже не понимаю.

– Тебе и не нужно! Тебе только нужно знать, что отец твой – большой ученый с мировым именем. И гордиться тем, что ты его дочь.

* * *

Отец умер ночью, во сне, смертью праведника.

Машка проснулась от маминого крика и спросонья не сразу разобрала, где она и что происходит. Только когда вслед за мамою завыл Джим, до нее наконец-то дошло. И она вылезла, закутавшись предварительно в махровый халат, и тоже начала подвывать, но не громко, как мама, а тихо-тихо, почти беззвучно, чувствуя тупое бессилие.

Он ушел, а они так ни о чем и не поговорили. Он ей так ничего и не объяснил, и вот как теперь с этим жить?!

Умом Машка понимала, что вряд ли отец искренне одобрял и поддерживал сложившуюся вокруг ситуацию. Но ведь как-то же он во всем этом существовал, что-то же он говорил себе, как-то оправдывал перед собою свое пассивное участие! Перед собой, между прочим, трудней всего оправдаться. Ведь себе как ни лги, как самого себя ни запутывай, все равно в глубине души ты знаешь… И от себя ты не скроешься никуда! Может, от этого у папы сердце не выдержало? А в цеху он, наоборот, от угрызений совести спасался? Тяжелой, отупляющей, дающей забвение работой.

А может, узнай отец, как находить скрытых антропоморфов, он бы, наоборот, им как-то помог? Машке очень хотелось бы в это верить. Ведь вот же не дал он ради себя кого-то из них убить! Интересно кого? Химеру или кого-нибудь вроде Машки, с крыльями? Кстати, Машка сама бы, наверное, ему подошла идеально, тем более что она так на него похожа…