— Есть такой жанр, сиротская песня называется. С тобой, Моторов, наверняка по вагонам хорошо ходить, деньги собирать, а тут все-таки больница. Хочешь совет? Возьми дежурств побольше, чтобы ни времени, ни сил на филантропию дешевую не оставалось. У меня тоже жизнь не сахар была. Я когда в институт поступила, родители как раз из Сибири в Елец переехали, квартира аварийная, ремонт делать нужно, расходы сплошные, сестра опять же подросла. Поэтому, кроме стипендии, не было у меня ни шиша. Вот поголодала я с месяц, а потом работать пошла ночами. Санитаркой в операционную. Пришла на первое дежурство свое. Стою на операции, ампутация голени у мужика. Ему ногу отпилили, вдруг говорят — лови! И ногу эту отпиленную мне кидают. Я только помню — вроде успела руки подставить, и все. Провалилась куда-то. Очнулась — лежу на каталке в предбаннике, а в руках сжимаю что-то. Оказалось, эту самую ногу. У меня ее забрать пытались, а я ее не отдаю, вцепилась мертвой хваткой. Потом про меня по всей больнице стали рассказывать, что есть девочка, самой восемнадцать, сорок килограммов веса, лежит без сознания, а трое здоровенных мужиков-хирургов не могут у нее ампутированную конечность из рук вырвать. Я это к тому, что не воровать тогда пошла, а за пятьдесят рублей в месяц шесть ночных дежурств стала брать, без сна и с обмороками. Каждый сам себе жизнь выбирает.

— Все ты правильно говоришь! — кивнул я, делая вид, что соглашаюсь. — Но бывает, выбираешь одно, а получаешь другое. Ну а потом, Марин, обидно же будет. Он ведь как Колобок. В голову ему шмальнули — не попали, с такой раной выжил, в труповозке не преставился, а сейчас, после квалифицированной врачебной помощи, от сепсиса загнется на нашем физрастворе и пенициллине, а все лишь потому, что он когда-то уголовный кодекс нарушил.

Маринка засмеялась. Ну еще бы! Все любят сказку про Колобка, хотя она и каннибализмом отдает. Тут главное не тормозить. И я выложил последний козырь, безусловно подлый, но убедительный:

— Вот ты, Веркина, собак бродячих подбираешь, кошек. Кормишь, лечишь, наверное, всю зарплату на свой живой уголок тратишь, до копейки. Сама говоришь, тут кролика спасла. А он не кролик.

Маринка вздрогнула и посмотрела мне в лицо. Долго смотрела, но я выдержал. Потом вытащила из пачки сигарету, прикурила, затянулась, выпустила дым и произнесла:

— Сволочь ты, Моторов!

Пусть и сволочь. Зато теперь Леню будут лечить, будто он депутат Верховного Совета.

Конференция прошла в виде традиционного монолога. Профессор Лазо поведал, как сегодня он выбирался с Пресни по удостоверению главного консультанта МВД. Думаю, что Елисей Борисович рассказал это с целью напомнить всем о своих подзабытых регалиях. Потом он заочно повозил мордой об стол отсутствующего Игорька Херсонского, намекая, что тот вымогает деньги у пациентов. Ну, это и так всем известно. Просто Игорек совсем потерял нюх и принялся окучивать знакомых самого Елисея Борисовича. Затем съехал на воспоминания о Париже, куда его пригласили в прошлом году на европейский съезд урологов, и популярно объяснил, в чем особенности виноделия Эльзаса и Южной Роны.

Елисей Борисович Лазо был настоящим профессором. Но не таким, какими их изображала сталинская пропаганда, где в доброй половине довоенных фильмов на экране появлялся бородатый коротышка в очках, который должен был всегда и всюду вести себя как клинический идиот. Все эти профессора из кино несли полную околесицу, постоянно забывали только что сказанное, у них вечно все валилось из рук, и, словно малые дети, они путались в элементарных вещах. Понятно, таким образом формировалось справедливое отношение народных масс к интеллигенции.

Нет, Елисей Борисович был не таков. Он являлся законченным типом профессора современного. То есть, помимо науки, он прекрасно ориентировался в текущем моменте, водил знакомства с влиятельными людьми, понимал в литературе и живописи и при этом был немножечко пижоном. Он даже машиной управлял в лайковых перчатках. Правда, иногда его заносило. Вот как сегодня. Вдруг вспомнил про послеоперационного больного, которого увидел на прошлой неделе, и возмутился:

— Лежит человек, повязка съехала, дренаж забился, капельница закончилась! Да что же это такое! Мы же русские люди! Мы же не мусульмане какие-нибудь боснийские!

Я украдкой посмотрел на коллег: татарина, лакца, азербайджанца, ливанца, марокканца и тунисца. Они сидели как ни в чем не бывало, ни один мускул на лице не дрогнул. Хотя Елисей Борисович вроде только о боснийских мусульманах говорил, так что эти славные русские люди не в обиде.

Сегодня конференция короче обычного, предоперационные эпикризы не зачитывают, все плановые операции отменены, несмотря на то что стрельба в городе давно прекратилась. Непонятно, чего ждут, может, какой партизанской вылазки опасаются?

Я на минутку забежал в реанимацию. Маринка успела смениться, омоновцы тоже, сидят на стульях какие-то новые, а Леня успел проснуться. Когда я в первый раз сунулся к нему в начале восьмого, он еще спал сладким сном. Мне было известно, что ночь прошла спокойно, все показатели стабильны, да в принципе, если пойдет по плану, уже через пару дней можно в общую палату переводить. Но в мои планы это не входило. Как оказалось, и не только в мои. Не успел я сделать шаг к его койке, как за моей спиной раздалось:

— Так! Кто здесь за старшего?

Я быстро повернул голову. В дверях стоял крепкий мужик лет сорока, в костюме, в галстуке. Все, включая его надменную физиономию, было узнаваемо казенным.

— Я лечащий врач этого пациента! — сказал я, четко понимая, с кем имею дело. — Что вы хотите?

— Полковник милиции Серегин! — сообщил он с таким видом, как будто сказал «Я Генрих Бурбон, король Наваррский!».

Таких нужно обламывать сразу.

— Вы почему в уличной одежде заходите в реанимацию? — начал я, нарочно не обращая внимания на ксиву, которую он торжественно извлек из внутреннего кармана и протянул в мою сторону. — Выйдите за дверь и подождите, пока я не освобожусь.

— Слушай, доктор! — Он мигом налился кровью и начал играть желваками. — Не борзей! Может, ты не понял, кто я и откуда? Или тебе как-нибудь по-другому объяснить? А ну начальника своего зови!

— За дверь выйдите. И подождите! — повторил я, не трогаясь с места. — А здесь разговора не будет, тем более что и сменной обуви у вас нет!

Наверное, сейчас он в меня шмальнет. Выпустит всю обойму из своего табельного «макарова». Аж рожу у него от злобы перекосило — смотреть страшно. Полковник уже собирался мне еще что-то сказать, как тут, бесцеремонно отпихнув его в сторону, в палату стремительно протиснулся Маленков.

— Вы кто такой? — спросил он этого хмыря болотного, и тот сразу смекнул, что Петровича на дешевку не купишь. — На каком основании вы игнорируете требования персонала?

— Дело в том… — начал полковник, но Петрович показал ему пальцем на дверь и скомандовал:

— Попрошу выйти в коридор!

Хе-хе, нужно бы еще добавить «И к стенке!». Вот так-то, товарищ полковник, вернее, не товарищ, а господин. Я ободряюще подмигнул Лёне, который явно напрягся, и вслед за Петровичем и полковником вышел из палаты.