— Теперь слушаю вас внимательно! — сказал Петрович и поправил очки. — Я заведующий отделением, моя фамилия Маленков.

Полковник второй раз слазил в карман за ксивой, Петрович, в отличие от меня, с ней внимательно ознакомился, придержав рукой.

— У вас лежит подследственный, которому предъявляются обвинения в тяжком государственном преступлении! — сообщил полковник, взглянув сначала на Петровича, затем на меня, проверяя нашу реакцию.

— Если он подследственный, значит, его место в следственном изоляторе, — невозмутимо ответил Петрович. — А уж обвиняемые в государственном преступлении у нас обычно в одном месте находятся, в Лефортофской тюрьме. Вам ли не знать?

Полковник опять обозлился. Морда у него раскраснелась, наверняка систолическое подскочило, интересно бы измерить!

— Это не ваше дело, доктор! — набычившись, произнес он. — Вы его лечите, вот и давайте. А сказать я хочу следующее. Мои бойцы должны находиться при нем неотлучно. И не за дверью, а рядом с его кроватью. И чтобы все действия вашего персонала и контакты с ним проходили строго в их присутствии и под их надзором.

— Этого не будет! — спокойно и просто заявил Маленков. — Я здесь начальник, не вы. И я устанавливаю правила. Вы верно сказали, что наше дело — лечить. Поэтому никакого надзора за действиями своих подчиненных с вашей стороны я не позволю.

Полковник покосился на дверь, за которой находились его мордовороты, посмотрел в мою сторону, затем снова обратился к Петровичу, понизив голос:

— Вам что, неприятности нужны? Ладно, этот ваш молодой не понимает. — Он небрежно кивнул на меня. — Но вы-то зачем на рожон лезете?

Петрович зачем-то снял очки и сунул их в карман. Может, он подраться решил? Я на всякий пожарный приготовился разнимать. Мало ли.

— Вот эту руку видишь? — поднес он свой жилистый кулак к носу полковника. — Ты даже себе не представляешь, каких людей я этой рукой за яйца держал! Неприятности, говоришь, у меня будут? Ты, главное, не уходи далеко. Через час, максимум полтора, сюда приедут погоны с тебя сдирать!

Полковник растерялся и как-то сразу сник. Петрович, он любого может убедить. Да и насчет того, кого он и за какое место держал, не сильно преувеличивал. Хотя бы потому, что когда академик Лампадкин оперировал Брежнева, ассистентом он взял Маленкова.

Повисла тяжелая пауза. Полковник полез в карман, но вместо «макарова», он вытащил носовой платок и вытер испарину на лбу. Подумал немного, скомкал в кулаке платок и сказал примирительно:

— Ладно, будем считать, что мы оба немного погорячились. Давайте поступим следующим образом. Пусть он лежит, где лежит. Мои люди будут находиться там же, где и находились, за дверью. Но посетителей к нему, включая других больных из вашего отделения не пускать, на соседнюю койку никого не класть, в общую палату не переводить. Договорились?

Петрович надел очки, секунду подумал и кивнул в знак согласия:

— Договорились. Только автоматы у ваших архаровцев заберите. Здесь не в кого очередями палить. Им и пистолетов хватит. Вдруг с предохранителя соскочит или еще чего. А мы их на довольствие поставим. Больничная пища хоть и простая, зато полезная.

Полковник повеселел, даже на прощание пожал Петровичу руку. И мне кивнул. Так что расстались мы, можно сказать, друзьями.

А я наконец пошел к Лёне.

— Доброе утро, как спалось? — начал я с дежурных фраз, а сам внимательно вглядывался в его лицо. — Что беспокоит?

— Да все путем, доктор! — ответил тот, слабо улыбнувшись. — Мне пожрать-то дадут?

Не узнает меня. Ничего удивительного. С последней нашей встречи тринадцать лет минуло, да и та длилась меньше минуты. Я бы и сам Леню никогда не признал, если бы не его слова про детдом и татуировка. Лежит какой-то бородатый мужик. Я вообще заметил, что пациент на больничной койке лишается многих своих индивидуальных черт. А я тут в халате, в колпаке, бывает, и маску надену. Из моих знакомых, что случайно сталкивались со мной за все эти годы в больнице, почти никто меня не признал.

— Не беспокойся, от голода умереть тебе не позволим! — Я осторожно повернул его на правый бок. — Только тебе пока понемногу есть можно.

Повязка слегка промокла, сейчас поменяю, пульс наполнения хорошего, язык суховат, но капать будем до вечера, так что все нормально.

— А кто же тебя так не любит? Повезло еще, что в затылок промазали. — Я перекатил его на спину. — Слышишь-то нормально?

— Ништяк, доктор, все слышу, еще недавно свистело в левом ухе, а теперь уж и нет. А кто шмальнул в меня, сам не знаю. Там же все с волынами были, все строчили, и ваши, и наши, поди разберись.

Леня отвел взгляд и стал смотреть в стену. Видно, что врет, ну да ладно. Не буду больше пытать, хотя любопытно — не то слово. Ведь зря так стеречь не станут. Интересно, что он за тайну такую знает? Тем временем я его перевязал, даже сестру в помощь не стал звать, тут перевязка — название одно. Так, тампон подтянул, шов обработал, пару салфеток положил да марлю наклеил.

— Доктор, а ты какого лешего за меня впрягаешься, — вдруг спросил он, резко зыркнув, — и вчера, и сегодня? Мы ж с тобой не корешились, вместе не чалились, вроде не земляки?

Вот сейчас-то я ему все и выложу, про то лето в «Дружбе», про инсценированную песню, про креолку, про наши разговоры, про встречу во время Олимпиады… Но тут в палате снова возник Маленков:

— Командир, а ну-ка зайди ко мне, разговор есть!

Он подождал меня, и мы вместе отправились к нему в кабинет, где Петрович не только плотно закрыл за нами дверь, а еще и запер ее на ключ.

— Слушай, хочу тебе сказать, кажется, дело с этим твоим стреляным тухлое. Что-то он такое знает, поэтому его в общую палату переводить не хотят. Боятся, что лишнего сболтнет. Да и странного много. Ксива-то у полковника почему-то питерская, не московская. При этом ни прокурорских, ни этих, из КГБ или как их там сейчас называют.

Я молча курил и слушал. Похоже, прав Петрович. Странно и то, что уж больно быстро этот полковник пошел на попятную. Да и омоновцы говорили, что генералам хочется из него какие-то сведения выжать. Какие же ты тайны знаешь, Леня?

— Командир, должен тебя предупредить. Когда такие вещи начинаются, тут лучше в сторонке быть. Поэтому ты его лечи, делай, что должен, но будь поосторожней, да и вообще. В таком деле под раздачу попасть — раз плюнуть! Понял?

Я кивком дал понять, что понял.

— Ну а если понял, сгоняй в хирургическую реанимацию. Там что-то с цистостомой у парня, которого ты недавно оперировал. Они пять минут назад звонили.

А я ведь про этого паренька, студента Горного института, уже и думать забыл с такими-то событиями. Нехорошо как-то. Схожу проведаю, как там и что.

Ветер на улице гонял опавшие листья, старые газеты и обрывки бинтов. Нужно было джинсовку поверх халата накинуть, да лень возвращаться. Кроме того, мне подумать нужно, не спеша и без горячки.