С той поры я даже не оформлял квитанции, кстати, это была самая занудная часть работы. За меня все делали благодарные почтовики. Я просто сгружал пачки, протягивал бумажки с адресами, деньги и убегал. А еще спустя несколько дней, достав какое-то пустяковое лекарство для шофера главного редактора, я сразу заполучил его в приятели. Валерка набил свои «жигули» журналами под завязку и погнал на почту. Работа моя до выхода следующего тиража на этом и завершилась.

В начале февраля я получил первую зарплату. Триста шестьдесят рублей. Что составляло по тому курсу ровно три доллара. Пачка «Мальборо» стоила сто двадцать. Выходило, что я работал за две сигареты в день. Негусто.

Вот тогда и возникла тема кладбища.

Несколько лет назад Вовка Антошин по блату пошел работать на Ваганьковское кладбище. Немного погодя директор, который его туда пристроил, попал в опалу за похороны одного вора в законе. Про это тогда писали все газеты. Поскольку событий подобного рода, а главное — такого масштаба, в Москве доселе не случалось, оно привлекло внимание прессы, населения, а затем и властей.

Урки, как всегда, одними из первых почувствовали слабину власти. И, пользуясь тем, что карающий меч советского правосудия малость затупился, решили громко заявить о себе, используя как предлог смерть одного из влиятельных грузинских воров.

Траурная процессия растянулась на многие сотни метров, тысячи и тысячи мужчин в черном, с жесткими лицами, шли проститься с авторитетным человеком. Они съехались со всего Союза. Особая каста, прошедшая лагеря, крытки, БУРы, ШИЗО, Бутырку, Кресты, Матросскую Тишину, решила выйти из тени. Наверное, их совокупный срок был несколько миллионов лет. Если собрать вместе их татуировки, то получившимся узором можно было бы покрыть всю Великую Китайскую стену. Украденное ими равнялось национальному валовому продукту, произведенному за последнюю пятилетку.

У торговцев цветами в тот день случились именины сердца. Весь путь от метро до кладбищенских ворот был усыпан красными гвоздиками, а сам могильный холм больше походил на скифский курган. Цветы лежали трехметровым слоем. Ну и местным нищим подфартило. Говорят, меньше червонца лихие люди никому не давали.

На следующее утро вышли газеты. Как же так, писали там, что на могиле человека, который всю жизнь только и делал, что воровал да сидел по тюрьмам, пирамиды из венков, тонны цветов, а неподалеку скромный фанерный обелиск со звездочкой, где лежит молодой парень, отдавший жизнь, выполняя интернациональный долг в Афганистане. И никто ему гвоздичку не принесет!

Народ тут же возмутился. И власти нахмурились. Чтобы успокоить и тех и других, было решено принести в жертву стрелочника. А именно директора кладбища. И несмотря на то, что захоронение было абсолютно законным, у родни вора были все необходимые документы, беднягу директора в момент поперли с этого хлебного места и сослали обычным инженером на Щербинское кладбище.

Пришедший ему на смену новый хозяин с ходу устроил репрессии в отношении старой команды. Кого сразу уволил, а некоторых, как Вовку, понизил в должности. Его перевели из бетонщиков в кочегары котельной, а это означало конец всем левым деньгам: работай за сто рублей в месяц и редкие пол-литры. Кочегары занимали низшую ступень в сложной кладбищенской иерархии, даже рабочие, посыпающие дорожки песком и сжигающие прошлогодние листья, котировались выше.

Вовка приуныл, какое-то время он покидал уголь, а потом вмиг собрался и перевелся на Щербинское кладбище, где ему уже было выхлопотано место гравера. За пару месяцев он овладел всеми премудростями этой тайнописи и стал лихо выбивать тексты и узоры на надгробных плитах. Захоронения здесь шли сплошным потоком, заказы все прибывали, и один гравер явно зашивался. Тогда Вовка поговорил с кем надо, и на кладбище появился второй гравер. Наш с Вовкой одноклассник по имени Серега, бывший инкассатор.

В начале девяностых, когда доходы кладбищенских резко стали падать и дальновидный Вовка, получив предложение заняться бизнесом, ушел с кладбища, Сереге стало неохота одному таскаться туда зимой. Действительно, можно ведь сбрендить в этой будке — как называли тамошний строительный вагончик без колес, — имея в качестве компаньона лишь местного рыжего пса по кличке Олень.

Короче говоря, Серега предложил мне идти к нему негром. Неграми называли тех, кто работал на кладбище, но в штате не состоял. Получали негры в несколько раз меньше, чем сотрудники кладбища, вернее, чем им за ту или иную работу платили клиенты. Разница шла в карман хозяина. Например, на Ваганьковском за спиленное дерево на могиле клиент выкладывал две-три сотни, а негр, который полдня с риском для жизни висел над частоколами оград, отпиливая по кусочку, спуская ветки на веревках, чтобы, не дай бог, не поколоть дорогие надгробия, получал от хозяина четвертной, ну иногда и поллитру. С другой-то стороны, не такие уж плохие деньги. Суточное дежурство в реанимации стоило дешевле, а тут работа на свежем воздухе, творческая.

До этого я относился к работе своих одноклассников невероятно скептически. Даже не потому, что кладбищенские беспардонно наживались на родственниках усопших, завышая официальные цены в десятки раз. Больше удивляло, как можно работать в таком окружении. Особенно после повести «Смиренное кладбище». Полукриминальное занятие для полукриминального люда, явное ощущение дна.

Но голод не тетка. Хорошо быть чистоплюем, но не за триста шестьдесят рубчиков в месяц. Я согласился.

Серега объяснил, чем мне предстоит заниматься, обещал всему научить, рассказал и какой процент мне будет причитаться от того, что получит он сам.

— Леха, дружба дружбой, а табачок врозь!

У каждого ведь свое представление о дружбе и о табачке.

Но на кладбище неожиданно оказалось пустынно и спокойно. Могилы были засыпаны метровым слоем снега, в лесу переругивались редкие вороны, будка грелась двумя радиаторами, в литровой банке бурлил кипяток для чая. Нас никто не беспокоил, кладбище спало. До сезона. Лишь иногда вдалеке, где-то у самой кромки леса, можно было различить группу двигающихся по бескрайнему белому полю людей и красное пятно гроба. Хоронили каждый день.

Я овладел самой несложной операцией гравера, выбивая место под фотку на камне, делая и еще кой-чего, по мелочи. И вдруг мне там стало даже нравиться. Работали мы только по выходным, приезжали рано, затемно, часов в семь утра. Короткий зимний день казался неожиданно длинным. Все это стало чем-то напоминать зимние поездки на дачу.

В конце работы Серега выдавал мои кровно заработанные, на которые я покупал разную еду в магазине около дома. Я подходил, смотрел на новые цены, отличающиеся от тех, к которым все привыкли за десятилетия, по крайней мере на порядок, вздыхал и отважно произносил:

— Мне триста грамм пряников по пятнадцать рублей!

И впивался взглядом в стрелку весов. Каждое деление теперь что-то значило.

Между тем вышел очередной, такой же ненормально огромный, тираж «Соглядатая», с которым я, с помощью шофера Валерки, шутя справился за пару дней. Зарплату мне прибавили. Теперь я получил уже восемьсот рублей, но за это время все подорожало втрое. Магазины, киоски и ларьки стали стремительно заполняться всяким барахлом, на которое у большинства просто не было денег. Чтобы раздобыть оные, народ массово включился в уличную торговлю. Торговали всем подряд.