По лицу Ника пробежала какая-то тень – то ли озабоченность, то ли настороженность, и не разберешь. Черные волосы и неизменная черная одежда были растрепаны, словно он долго бежал.

«На Гриндейл надвигается тьма», – прозвучал в голове Харви голос Сьюзи. Вспомнилось лицо Ника, расколотое болью, почти детское, утонувшее в тенях, – когда ему приснился Сатана.

Сьюзи верно говорит. В этом городе слишком много опасностей, слишком многим людям сейчас плохо. Надо держаться вместе, а не порознь.

Харви вздохнул и покачал головой.

– Хочется заехать в нос кому-нибудь еще?

– Кто знает, – отшутился Харви, потом увидел, что тени на лице Ника стали глубже. – Нет, не переживай. Никому я не хочу заехать. Остынь, Ник.

Ему хотелось защищать людей. А это невозможно, если отступать всякий раз, когда тебе страшно.

– Я всегда остывший, – пробормотал Ник, прислоняясь к столбу у начала моста. – Тем и знаменит.

Харви посмотрел на мост, потом покосился на Ника:

– Ты ведь ничего не боишься, верно?

– Каждый день себе это говорю.

– Сходишь со мной кое-куда? – попросил Харви.

Может, Ник добавит ему смелости.

– Куда? К тебе домой, и ты останешься там и будешь сидеть смирно, как хороший мальчик?

– Это потом, – пообещал Харви. – А сначала пройдись со мной.

Ник словно только что заметил в руке у Харви цветы.

– Решил помириться с Сабриной? Ее нет дома.

Харви покачал головой:

– Я не к Сабрине.

Он всмотрелся в реку, бегущую под мостом. Плеск воды отдавался в ушах оглушительным ревом.

– Они что, для меня? – поморщился Ник.

Харви приподнял брови:

– Болван. Не говори глупостей. Не для тебя.

У Ника явно гора с плеч свалилась:

– Мне тоже это показалось странным. Но Пруденс говорит, у людей это в обычае.

– А, Пруденс, – протянул Харви. – Еще одна, кому мне совсем не хочется дарить цветы. Слушай, прекрати болтать глупости хоть на пять секунд и пойдем со мной, ладно? И… если я вздумаю повернуть назад, не пускай меня.

Ник выгнул бровь.

– Мне остановить тебя магией? Или силой? – с любопытством спросил он. – Я могу хоть так, хоть эдак. – И ухмыльнулся.

Харви улыбнулся бы в ответ, если бы не был так напуган.

– Хватит дружеского тычка в спину. – Собственный голос, пробивавшийся сквозь рев реки, показался Харви чужим и далеким.

Он взялся за железные перила моста и крепко стиснул пальцы. Ник настороженно покосился на него, но ничего не сказал. Харви перешел через мост, зашагал по тропинке, а Ник следовал за ним, темный и безмолвный, как вторая тень. Наконец они уткнулись в ограду, вдалеке виднелся шпиль местной церкви.

Ник кашлянул:

– Мне туда нельзя. Это святая земля.

– Ничего, – сказал Харви, – дальше я и сам справлюсь.

Он протянул руку к калитке. Даже сейчас, в шаге от могилы, он чуть не потерял самообладание.

И Ник, и Эмброуз злились на него за то, что он вернул Сабрине рождественский подарок. Он и сам на себя злился. Сабрина подарила ему волшебные карандаши. Вроде бы мелочь, а как приятно.

Но на то время, пока эти карандаши находились в доме, Харви лишился сна. Стоило подумать о магии, и сразу вспоминался брат. Сабрина неправильно воскресила Томми и сказала, что сумеет исправить ошибку своими руками. Ее изящные руки с их яростной хваткой, руки, к которым она прибрала Харви в первый же школьный день. Руки, которые Харви целовал сотни раз, тонкие пальчики, которые он так любил.

Он не мог этого допустить. И сделал все сам. К себе он никогда не питал той же любви, что к Сабрине. И если он после этого возненавидит себя – пусть.

Всю свою жизнь он любил пятерых. Можно пересчитать по пальцам одной руки. И всякий раз, стоило только подумать о волшебных карандашах, представить себе, какие красивые картины он ими нарисует, как в памяти всплывало то, что он совершил. Он вернул карандаши. И не мог найти в себе силы пересечь мост.

И вот он здесь. Пора наконец проявить храбрость.

Харви отворил кладбищенскую калитку и вошел. Отыскал дорогу среди могил к надгробию самого дорогого человека. Вчитался в слова, глубоко высеченные в камне: «Томас Кинкл, любимый сын и брат. Покойся с миром».

Должно быть, теперь он наконец обрел покой.

– Привет, Том, – прошептал Харви. – Задумываешься, наверное, почему я все никак не иду и не иду. Прости. Сил не было. Вот, пришел наконец.

Он не знал, что еще сделать. Поэтому опустился на колени и положил цветы на могилу. Так и замер. Когда он говорил с другими, часто приходилось сутулиться, но с Томми – никогда. Старший брат был выше.

Старший брат, герой его детства. У него было все, чего недоставало Харви. Томми был из тех, с кем считаются. Он никогда никого не подводил. Рядом с ним каждому становилось легче. Он мог столкнуться лицом к лицу с любыми опасностями и никогда ничего не боялся. Он любил людей и был готов сражаться за них. Воплощенный герой.

Харви прикрыл ладонью высеченные в камне буквы, но от этого они никуда не делись. Поэтому он погладил имя брата, как гладил Сабрининого кота. Пытался найти успокоение.

– Знаешь, Томми… Мне было нелегко, – тихо сказал он. – Как в том стихотворении, о котором ты мне рассказывал, том самом, которое мамина школьная подруга прочитала на ее похоронах. Помнишь?

Он посмотрел на свою руку, закрывавшую имя брата. Пять пальцев – как пять человек, которых он любил. Рука, с которой он рос, рука, которая взяла ружье. Других рук у него нет, только эти. Придется жить с ними. Жить с тем, что он сотворил.

– «Все глубже, вниз и вниз, в могилы темноту, – процитировал он, с трудом выговаривая слова, – уходят лучшие, уходят те, кто дорог»[3]. Знаю. – Он прижался лбом к холодному надгробию и шепнул: – Знаю.

Харви и сам не сознавал, что плачет, лишь под порывом зимнего ветра, остудившего лицо, ощутил, что по щекам струятся горячие слезы. Обхватил руками надгробный камень, как тысячи раз обнимал брата за шею. Прижался лбом туда, где было высечено имя Томми, и зарыдал в голос, раздирая горло, содрогаясь всем телом, цепляясь за камень, чтобы не упасть.

– Прости. Боже мой, Томми, прости, если можешь. Я не знал, что еще можно сделать.

Ему представилось, как ответил бы Томми: «Да ладно тебе, ботаник. Все нормально». Томми всегда уверял его, что все будет хорошо, но Томми больше нет. Остался только Харви. И он должен что-то сделать, обрести значимость, наполнить свою жизнь смыслом, иначе получится, что брат погиб напрасно. Надо жить дальше – своим умом и своими силами.