– Альберт, город надо подальше объехать. Провизию необходимо доставить в лагерь. Постарайся ехать проселками, пусть даже это и займет время.

Альберт хмуро кивнул.

Теперь светило солнце. Оно стояло высоко, но тепла не было.

Джим сказал:

– Ну, людям сейчас повеселее будет, взбодрятся, поди.

Альберт опять кивнул.

– Набьют себе брюхо мясом и спать завалятся.

Мак засмеялся.

– Удивляюсь я тебе, Альберт! Нет у тебя малейшего понимания идеи, что труд облагораживает.

– Нет понимания, – отозвался Альберт. – Ничего у меня нет: ни понимания, ни идеи, ни денег – ничего!

– И терять нечего, кроме своих цепей, – тихонько вставил Джим.

– Чепуха! – бросил Альберт. – Мне нечего терять, кроме моих волос!

– Но у тебя же грузовик есть, – возразил Мак. – Как бы мы достали все это, не будь у тебя грузовика?

– Этот грузовик меня достал, – горько заметил Альберт. – Проклятая развалина скоро меня в гроб вгонит. – Он печально уставился вперед и, говоря, почти не шевелил губами. – Вот поработаешь, получишь три доллара прибытку и только начинаешь по сторонам глядеть, себе кралю высматривать, как ломается что-нибудь на этой рухляди и уходят твои три доллара на починку. Вечная история! Проклятый грузовик – что тебе жена ревнивая.

– При хорошем государственном устройстве, – убежденно и горячо заговорил Джим, – был бы у тебя хороший грузовик.

– Да? При хорошем государственном устройстве была бы у меня хорошая краля. Я не Дейкин. Ему только бы с грузовиком все в порядке было, а больше ничего не надо!

– Перед тобой человек, который знает, чего хочет, – обратился Мак к Джиму. – И хочет он вовсе не автомобиль.

– Вот она, идея, – сказал Альберт. – Это мне из-за коров поплохело, думаю. До того, как забивал их, я в другом свете все видел.

Опять пошли бескрайние сады. Листва их была темной, и земля тоже темной от дождя. По сточным канавам на обочинах бурлили грязные дождевые потоки. Альберт кружил по проселочным дорогам, далеко оставляя город, и дорожный полицейский на мотоцикле неотступно следовал за ними, повторяя маневры грузовика. Сквозь кроны деревьев можно было различить дома, где жили владельцы ферм и издольщики.

Мак сказал:

– Если бы парни от дождя в уныние не впадали, то пусть бы он и шел, этот дождик. Яблокам он вроде не так уж и вредит.

– Как и моим одеялам, – мрачно заметил Альберт.

Парни в кузове хором грянули:

– Мы славу Лидии Пинкхем[11] поем

За добро, что несет она людям!

Альберт свернул на дорогу, что вела к ферме Андерсона.

– Отличная работа, – похвалил Мак. – Ты к городу даже не приблизился! Черт-те что могло выйти, если бы нас задержали и груз наш пропал!

– Глянь-ка на дым, Мак, – показал Джим. – Там костер что надо развели!

Синий дым клубился и стлался между стволами, почти не поднимаясь над кронами.

– Поезжай в конец лагеря, туда, где деревья, – посоветовал Мак. – Надо будет рубить мясо, а подвесить коров, кроме как на яблони, некуда.

На дороге стояли, поджидая их, люди. Сидевшие на мешках с фасолью парни вставали и, сняв шапки, раскланивались. Альберт, включив малую скорость, провел машину через толпу в дальний конец лагеря, к яблоням.

Лондон, а за ним и Сэм протиснулись через толпу истерически вопивших мужчин и женщин.

– Подвесьте туши! – крикнул Мак. – И слушай, Лондон, вели поварам рубить мясо потоньше, чтобы варилось быстрее. Проголодались парни-то!

Глаза у Лондона горели, как и у мужчин вокруг.

– Господи, неужто я поем наконец, – пробормотал он. – Мы уж отчаялись вас увидеть.

Через толпу пробрались повара. Животных подвесили на нижних ветвях деревьев, выпотрошили, содрали с них шкуры.

– Лондон! – кричал Мак. – Не давай им ничего выбрасывать! Пусть и кости сохранят, и головы, и ноги – они для супа пригодятся!

Таз с нарубленными кусками мяса потащили к яме. Толпа переместилась туда же, предоставив мясникам больше места для продолжения работы. Стоя на подножке грузовика, Мак наблюдал за происходящим, но Джим все еще оставался в кабине – сидел, согнувшись и расставив ноги, как бы оседлав переключатель скоростей. Мак с тревогой обернулся к нему:

– Ты что, Джим? У тебя все в порядке?

– Конечно. Порядок. Плечо только онемело совсем. Прямо пошевельнуться не могу.

– Застудил, наверно. Может, док тебе как-нибудь плечо разотрет?

Он помог Джиму вылезти из кабины и, поддерживая его под локоть, прошел вместе с ним туда, где готовилось мясо. Аромат стряпни, поднимаясь от костра, вился над лагерем, мясной жир брызгал на угли, и те, вспыхивая синими огоньками, яростно поглощали его. Люди окружили яму столь плотным кольцом, что поварам, чтоб помешать в котле длинными палками, ворочая мясо, приходилось расталкивать толпу. Мак повел Джима к палатке Лондона.

– Схожу, попрошу дока зайти. А ты посиди здесь. Я принесу тебе мяса, когда готово будет.

В палатке царила полутьма. Слабый свет, пробивавшийся сквозь грубое полотно стенок, был серым. Когда глаза Джима привыкли к тусклому свету, он увидел Лайзу на ее тюфяке, сидевшую с укрытым платком ребенком. Она взглянула на него темными глазами без всякого удивления.

Джим сказал:

– Привет! Как поживаешь?

– Хорошо.

– Можно к тебе на тюфяк присесть? Я ослабел малость.

Лайза поджала ноги, подвинулась. Джим сел рядом с ней.

– Чем это пахнет так вкусно? – спросила она.

– Мясом. У нас теперь будет много мяса.

– Мясо я люблю, – сказала она. – Только его бы и ела.

В щели палатки показался темноволосый и худенький паренек, сын Лондона. Остановившись, он во все глаза глядел на пару.

– Болеет он, – поспешно проговорила Лайза. – Он ничего не делает, у него плечо болит.

– Да я что, – пробормотал парень, – я ничего такого и не думал. – И, обращаясь к Джиму, пояснил: – Вечно она думает, что я бог весть чем ее считаю, а это вовсе и не так. – И с важностью добавил: – Я всегда говорил: если не веришь девчонке, то какой уж толк блюсти ее. Сука она сука и есть, но Лайза-то не такая. И нет у меня желания относиться к ней как к суке. – Он помолчал. – Там у них мясо. Много мяса. И фасоль привезли. Но ее на потом.

– Я и фасоль люблю, – сказала Лайза.

Парень продолжал:

– Ребята ждать не хотят, пока мясо готово будет. Едят, когда еще розовое внутри. Заболеют от такой неосторожности.

Полотнища входа широко раздвинулись, впустив доктора Бертона. В руках у него был горшок кипятка.

– На вид прямо святое семейство, – заметил доктор. – Мак сказал мне, что у тебя плечо онемело.

– И болит довольно-таки сильно, – признался Джим.

Док