Он сунул два пальца в рот и свистнул. Появился человек с портфелем.

– Мне пора, джентльмены. Служебные обязанности. Но чтобы вы по незнанию не нарушали законов сей благословенной нации, а также чтобы устранить искушение совершить кражу, этот человек просветит вас насчет наших законов и одолжит вам на неделю денег на пропитание. Их вы вернете, когда найдете работу – если найдете. Да благословит вас Колумбия.

Через час всех восьмерых вывели из дома и оставили перед его входом.

Весьма далекие от ликования, они чувствовали себя несколько ошеломленными и абсолютно беспомощными.

Черчилль посмотрел на остальных и, хоть и разделял их чувства, все же сказал:

– Бога ради, возьмите себя в руки! Что с вами такое? Мы выбирались из худших передряг. Помните, как на Вольфе-69-це мы плыли на плоту через болото юрского периода? Когда на нас напали эти воздушные шароиды, и мы потеряли оружие и безоружными добирались до корабля? Тогда было хуже, но вы не впадали в уныние. Что стряслось? Или вы уже не те бравые ребята, что были раньше?

– Боюсь, что нет, – ответил Штейнборг. – Не то чтобы мы утратили присутствие духа. Просто мы ожидали иного. Когда садишься на неисследованную планету, ожидаешь самых страшных неожиданностей, иногда даже предвкушаешь их! А здесь, на родной планете, мы, ну, ждали слишком многого, к тому же оказались беспомощны перед лицом столь беспощадной реальности. Оружия у нас нет, и если мы попадем в переплет, даже не сможем проложить себе дорогу пулями и пробиться к кораблю.

– И потому ты собираешься стоять здесь и ждать, пока все как-то само собой образуется? Да господа бога ради! Ребята, вы были солью Земли, выбранными из десятков тысяч кандидатов за интеллект, за находчивость, за физическую подготовку. А теперь вы высадились среди туземцев, у которых в голове меньше знаний, чем у вас в мизинце! Вы должны быть богами – а ведете себя как мыши.

– Не тарахти, – ответил Лин. – Мы еще не оклемались. Мы не знаем, что делать, и именно это нас пугает.

– Ну а я не собираюсь торчать здесь, пока меня не подберет какая-нибудь добрая душа! – заявил Черчилль. – Я буду действовать – и немедленно!

– А что конкретно ты собираешься делать? – спросил Ястжембски.

– Я пройдусь по Вашингтону, поосмотрюсь, пока не найду чего-нибудь, что подтолкнет меня к действию. Если вы, ребята, хотите пойти со мной – то вперед! Если хотите выбрать свой путь – что ж, можно. Я согласен быть лидером, но не пастухом.

– Ты не понял, – сказал Ястжембски. – Шестеро из нас вообще не с этого континента. Я бы вернулся в Святую Сибирь. Гбью-хан хочет домой в Дагомею. Чандра – в Индию. Аль-Масуини – в Мекку, а Лин – в Шанхай. Но это, похоже, ни одному из нас не светит. Штейнборг хотел бы отправиться в Бразилию, но там его не ждет ничего, кроме пустыни, джунглей и дико завывающих дикарей. И потому…

– …и потому вам следует остаться здесь и поступить, как предложил Табак – вписаться в местное общество. Вот это я и собираюсь сделать. Кто со мной?

Черчилль не стал задерживаться для продолжения спора. Он двинулся по улице, ни разу не оглянувшись. Завернув за угол, он, однако, остановился перед группой играющих в мяч голых детей – мальчиков и девочек.

Прождав, быть может, пять минут, он вздохнул. За ним явно никто не пошел.

Он ошибся. Как раз когда он собрался идти дальше, его кто-то окликнул:

– Черчилль, погоди минутку.

Это был Сарвант.

– Где остальные? – спросил Черчилль.

– Азиаты решили добираться каждый по отдельности к себе на родину. Когда я ушел, они все еще обсуждали, украсть им лодку и переплыть Атлантику или украсть оленей и ехать к Берингову проливу, а оттуда – на лодке в Сибирь.

– Я бы сказал, что у них самые мужественные в мире сердца – или самые твердые в мире лбы. Неужто они всерьез рассчитывают на успех? Или что там окажется лучше, чем здесь?

– Они не знают, что найдут там, но настроены отчаянно.

– Я бы вернулся и пожелал им удачи, – сказал Черчилль, – но не хочу начинать их отговаривать. Они смелые люди. Я знал это, когда обозвал их мышами, но тогда я просто хотел как-то поднять их дух. Боюсь, у меня слишком хорошо получилось.

– Я дал им свое благословение, хотя большинство из них – агностики. Однако боюсь, что они сложат кости на этом континенте.

– А ты? Попытаешься добраться до Аризоны?

– Я видел ее сверху, пока мы кружили вокруг Земли, и могу сказать, что там нет не только организованного правительства, но и людей-то почти нет. Мог бы направиться в Юту, но и там не лучше. И даже Соленое Озеро высохло. Возвращаться мне некуда. Да и неважно. Здесь работы хватит на всю жизнь.

– Какой работы? Проповедей? – Черчилль недоверчиво глянул на Сарванта, как будто впервые разглядев его истинную сущность.

Нефи Сарвант был низеньким, темноволосым и костлявым, лет около сорока. Подбородок на его забавном лице выдавался вперед настолько, что казался загнутым кверху. Рот с тонкими губами походил на щель. Странно большой нос свешивался вниз, словно стремясь достать до подбородка. Товарищи по команде говорили, что в профиль он – точь-в-точь щелкунчик.

Но большие, выразительные карие глаза горели внутренним огнем, как это часто случалось во время полета, когда он воспевал достоинства своей церкви как единственно истинной на Земле. Он принадлежал к секте, называвшей себя Последние Устои, – ядру строго ортодоксального течения, противостоявшего давлению субурбанизации, которому подверглись остальные церкви по мере того, как частная жизнь горожан все больше переносилась в пригороды. Когда-то их считали странными; потом же христиане, придерживающиеся этого направления, отличались от прочих христиан лишь тем, что по-прежнему посещали свою церковь, хотя пламя духовного подвига поугасло.

Но не в той группе, к которой принадлежал Сарвант. Последние Устои отказывались перенимать так называемые недостатки своих соседей. Они собирались в церкви Четвертого Июля в штате Аризона и оттуда рассылали миссионеров в равнодушный или любопытствующий мир.

Сарвант был включен в экипаж в качестве крупнейшего специалиста в своей области теологии, но приняли его лишь после клятвенного обещания не заниматься проповедничеством. Он никогда не делал явных попыток обратить других в свою веру, только предлагал Книгу своей церкви, прося лишь прочитать ее. И спорил с другими, доказывая аутентичность Книги.

– Разумеется, проповедь! – ответил он. – Эта страна открыта Евангелию, как во времена высадки Колумба. Говорю тебе, Ред, когда я увидел опустошение северо-запада, отчаяние наполнило меня. Казалось, что церковь моя исчезла с лица Земли. И если бы это было так, то церковь моя была бы ложной, ибо она должна была пребыть в веках! Но я молился, и мне открылась истина. Она в том, что я еще жив! И через меня вновь возрастет моя церковь – возрастет и преумножится, как никогда раньше, и эти языческие умы, однажды убежденные Истиной, станут Первыми Учениками ее. И Книга распространится, подобно пожару. Среди христиан мы, Последние Устои, не имели успеха, поскольку те думали, что каждый принадлежит к Истинной Церкви, но для них она была лишь чуть больше, чем просто клубом. Она не была путем истины и жизни – единственным путем! Она…