– Я видел Храм, когда мы прибыли в Вашингтон, – ответил Стэгг. – Мы его миновали на пути к Белому Дому. Помнишь, как Сарвант сгорал от стыда, когда увидел скульптуры на стенах?

– А ты что о них думаешь?

Стэгг покраснел и буркнул:

– Я-то думал, меня ничем не смутить, но эти статуи! Мерзость, свинское скотство и порнография! Да еще установлены в священном месте.

– Ничего подобного, – качнул головой Калторп. – Ты же присутствовал на двух службах. Службах, проходивших с большим достоинством и – не боюсь этого слова – красотой. Государственной религией является культ плодородия, а эти фигуры представляют различные мифы. Они рассказывают историю с очевидной моралью – однажды человек почти разрушил Землю из-за своей немыслимой гордыни. Он, со своей наукой и невежеством, нарушил равновесие Природы. И теперь, когда оно восстановлено, человек должен смиренно работать с Природой рука об руку – а Природа, по их верованиям, есть живая Богиня, и дочери ее – подруги героев. Если ты заметил, изображенные на стене богини и герои своим поведением подчеркивают важность почитания Природы и плодородия.

– Да? Некоторые из них изображены в таких позах, что явно никого и ничего не собираются оплодотворять.

– Колумбия – еще и богиня эротической любви, – улыбнулся Калторп.

– У меня такое чувство, – задумчиво произнес Стэгг, – будто бы ты мне что-то хочешь сказать, а вместо того все ходишь вокруг да около. И еще у меня предчувствие, что твои слова мне не понравятся.

В этот момент до них вдруг донеслось какое-то лязганье из той комнаты, откуда они только что вышли. Они поспешили обратно.

Их встретил трубный аккорд и рокот барабанов. В комнату вступил отряд священников-музыкантов из ближнего Университета Джорджтауна. Это были жирные, хорошо откормленные юнцы, когда-то кастрировавшие себя в честь Богини – и при этом обеспечившие себе теплое и пользующееся всеобщим уважением место на всю оставшуюся жизнь. Они были одеты как женщины – в блузы с высоким воротом и длинными рукавами и в юбки, доходящие до лодыжек. За ними шел человек, называемый Джон Ячменное Зерно. Настоящего имени его Стэгг не знал, а «Джон Ячменное Зерно» – это явно был его титул. Какова была должность Джона Ячменное Зерно в правительстве Дисии, Стэгг тоже не знал. Жил этот человек на третьем этаже Белого Дома и имел какое-то серьезное отношение к управлению страной. Возможно, его обязанности были сходны с обязанностями премьер-министра Великобритании.

Герои-Солнца, в качестве монархов упомянутой страны, были скорее представительными фигурами, олицетворением закона и обычая, нежели фактическими правителями. По крайней мере, так казалось Стэггу, которому оставалось только гадать о значении всех странных явлений, пролетевших перед ним пестрой чередой за время его заключения.

Джон Ячменное Зерно был очень высоким и тощим мужчиной лет тридцати пяти. Свои длинные волосы он красил в зеленый цвет и носил зеленые очки. Длинный крючковатый нос и лицо густо покрывала красная сетка разбухших вен. Он был одет в высокую зеленую шляпу с тульей, на шее висело ожерелье из колосьев, а ниже не было ничего до зеленого килта, с пояса которого свисали лохмотья плотной ткани в форме кукурузных листьев. Сандалии были желтыми.

В правой руке он держал официальный символ своей должности – бутыль в форме белой молнии.

– Привет тебе, человек и легенда! – обратился он к Стэггу. – Приветствие герою-Солнцу! Приветствие необузданному, яростно фыркающему самцу тотема Лося! Приветствие Отцу Своей Страны и Сыну и Любовнику Великой Белой Матери!

Он сделал длинный глоток из своей бутыли и протянул ее Стэггу.

– Вот это кстати, – сказал капитан, припав к горлышку бутыли. Через минуту, после кашля, судорожных вдохов и утирания выступивших слез, он вернул «молнию» обратно.

Ячменное Зерно ликовал:

– Великолепное представление, Благородный Лось! Сама Колумбия осенила тебя своим благословением, и ты смог причаститься белой молнии! Воистину ты божественен! Даже я, ничтожный смертный, был поражен, впервые отведав белой молнии. И все же должен сознаться, – когда будучи еще юношей, я занял эту должность, я также мог ощутить присутствие Богини в бутыли и испытал те же чувства, что и ты. Но даже к божественности привыкает человек, да простит Она мне эти слова! Поведал ли я тебе, как впервые Колумбия сделала молнию жидкой и посадила ее в бутыль? И что первый мужчина, которому она дала ее, был не кто иной, как сам Вашингтон? И как неблагодарно поступил он и тем навлек на себя гнев Богини?

Поведал, а? Ну, тогда к делу. Я – всего лишь предтеча Главной Жрицы, несущий к тебе ее мудрое слово. Завтра рождение Сына Великой Белой Матери. И ты, дитя Колумбии, завтра будешь рожден. И да сбудется то, что уже было.

Он глотнул еще раз, поклонился Стэггу, чуть не упал при этом, но сумел устоять на ногах и вышел, пошатываясь.

Стэгг вернул его:

– Минутку! Я хочу знать, что стало с моим экипажем.

Ячменное Зерно заморгал:

– Я говорил тебе – им предоставили дом в кампусе Джорджтаунского Университета.

– Я хочу знать, где они сейчас – в эту минуту!

– С ними обращаются хорошо, и они могут получить все, что захотят – кроме свободы. Ее они получат послезавтра.

– Почему?

– Потому, что тогда отпустят и тебя. Конечно, ты их больше не увидишь, ибо ты будешь на Великом Пути.

– Что это такое – Великий Путь?

– Вскоре тебе это откроется.

Ячменное Зерно повернулся, чтобы уйти, но Стэгг задержал его еще одним вопросом:

– Скажи, почему держат в клетке ту девушку? У которой написано: «Маскотка, захваченная в набеге на Кейсиленд».

– Откроется и это, герой-Солнце. Сейчас же, кажется мне, не пристало человеку твоего положения снисходить до каких-то там суетных вопросов. Все объяснит в свое время Великая Белая Мать.

Ячменное Зерно вышел, и Стэгг спросил Калторпа:

– Что за чушь? Почему он увиливает?..

– Хотел бы я знать, – поморщившись, ответил антрополог. – В конце концов, мои возможности задавать кому-либо вопросы тоже ограничены. Вот только…

– Только что? – сдвинул брови Стэгг. Калторп был серьезен, а значит, то, что он собирался сказать, было важно.

– Завтра зимнее солнцестояние. Середина зимы – когда солнце в Северном полушарии греет слабее всего и доходит до самой южной точки. По нашему календарю это двадцать первое – двадцать второе декабря. Насколько я помню, в доисторические да и в исторические времена это было очень важным событием. С ним связывали самые разные церемонии, например… ох ты ж!

Последние слова прозвучали не как восклицание внезапно вспомнившего что-то человека – скорее как отчаянный вопль.

Стэгг встревожился еще больше. Не успел он спросить, что случилось, как прозвучал новый аккорд оркестра. Музыканты и служители повернулись к дверям и пали на колени, хором воскликнув: