значимость вытекла куда-то, и не кажется неправильным подождать, пока он отлучится, а затем встать и побрести наружу, в темноту, как будто пил один. Пожалуй, и правда один.

Антон снова за рулем, плывет в тумане по городским улицам. У светофора какой-то тип яростно орет на воображаемого собеседника. Ты думаешь, я псих? Чем я тебе на психа похож? Растущая армия чокнутых и неимущих, и не так уж мало белых среди них. А ну-ка подальше от меня, Ворзель Гаммидж[49], еще заразишь этим. Облегчение, когда зажегся зеленый и можно ехать. Смутно представляет себе, где находится и куда направляется, но не слишком озабочен ни тем ни другим. Хотя когда-нибудь придется взять курс на родной дом с его безграничными радостями.

Но вначале, похоже, у тебя незапланированная встреча: впереди синие вспышки и поднятая рука, приказывающая остановиться. Антон у поста дорожной полиции. От страха он почти как стеклышко, адреналин сработал чисто. Пожалуйста, не надо. Если ум хоть что-нибудь может, пусть это исчезнет, пусть будет так, что этого не случилось. Но ум ничего не может.

Я заблудился, бодро сообщает он в окно сотруднице полиции, как будто это его извиняет. Я не знаю, где я сейчас.

Подуйте сюда, пожалуйста.

А?

Возьмите трубочку в рот и подуйте.

Эта чернокожая женщина чуть ли не вдвое его моложе, и она вправе засадить его за решетку. Имей это в виду, Антон, соберись. Она светит фонариком ему в лицо и, должно быть, понимает уже, как он провел последние несколько часов. Секретов между ними никаких. Он дует вполсилы, и ее голос твердеет.

Как следует, пожалуйста. Долгий и ровный выдох.

Он вкладывает в этот выдох всю свою горькую сокрушенность. Она читает цифры, и их взгляды встречаются.

Наверняка мы сможем договориться, говорит он.

Антон у банкомата, снимает деньги. На это у него лимит, установленный для защиты именно от таких сценариев, то бишь от грабежа. Можно снять только две тысячи рэндов, но, к счастью, констебль Масвана ведет себя разумно. Когда он высаживает ее потом у дорожного поста, они даже пожимают друг другу руки, как деловые люди, заключившие сделку. Что, конечно же, и произошло, с ее точки зрения.

До самого дома он бурлит и пузырится, как гнилое болото. Две тысячи рэндов! Обчистили на дороге средь бела дня. Метафора, конечно: сейчас десять вечера. Пардон, одиннадцать. Грабеж есть грабеж в любое время суток, вот в чем дело, наглость невероятная. Хрум-хрум-хрум, малыши термитики грызут древесину. А между тем президент, необъятная королева термитника, жирует в сердцевине гнезда.

Не буду отрицать, я тоже похрумкал изрядно. Но две тысячи рэндов! Болезненный убыток, особенно когда так плохо с ресурсами, а он к тому же столько спустил во время своего глупого пьяного загула в Сан-Сити, и надо огромные проценты выплачивать по банковскому займу, а доходы от вложений Па съежились, а жена считает себя вправе каждый год делать себе дорогущие пластические операции, а парк пресмыкающихся вот-вот закроется, потому что Брюс Хелденхейс сбежал с деньгами в Малайзию. Всего лишь скверная полоса, Антон, ты через нее пройдешь, но полоса ли? Пройдешь ли? Что-то не похоже на полосу, похоже скорее на твое будущее.

И на других фронтах осадное положение. Разговоры об официальных претензиях на земельные угодья фермы, с которых в давние времена кого-то согнали. Не говоря уже о постоянных вторжениях прямо сейчас, о проломанных заборах, о новых и новых лачугах по восточному краю. А цены на недвижимость все время падают, она уже не стоит почти ничего, так какой смысл? Нет чтобы повести себя как разумные люди, махнуть рукой на сельскую жизнь и переехать в город, прийти к согласию с Амор насчет продажи земли, пока еще можно ее продать. Может быть, спасти этим в придачу свой брак и, кто знает, себя самого.

Так почему же он этого не делает, почему не ведет себя как разумные люди? А хрен знает, он всегда такой был. Видит, понимает, как надо, а поступает, как не надо. Поступает наоборот, чтоб и вам досадить, и себе. Да и не ставит он городскую жизнь высоко, никогда не ставил.

Антон под светом передних фар, опять эта возня с кодами и ключами. Вот Антон у дома наконец. Тут рядом с машиной жены припаркован «фольксваген-жук», окна горят и наверху, и внизу. Свет дали, и то хлеб. Есть и музыка, если это можно так назвать, запустили в гостиной на громкую, смесь какого-то буддистского распева и ударного техно.

Он сидит какое-то время снаружи на ступеньках, глаза привыкают к темноте. Почти середина лета, и созвездия распускаются, как соцветия, питаемые черной глубиной. А что, симпатичный образ. Надо это в дневник. Он слышит, как они спускаются со второго этажа, поэтапно, с остановками, хихиканьем и болтовней вполголоса. Целый ритуал выйти из дома, хотя передняя дверь нараспашку. Затем громадное удивление из-за его присутствия, может, и непритворное. Сколько ты тут просидел, дорогой? Я просто показывала Моти свои акварели.

Моти? А я думал, его Маугли зовут. Надо же, он сегодня в цивильном, где твои травяные памперсы, мальчик из джунглей? Сам удивленный чистотой своего злобного чувства, губительной силой его, Антон запрокидывает голову и воет волком. Аке-ела, мы все-ех побе… нет, предади-им![50]

К чему-то такому я стараюсь их подвигнуть на моих занятиях, благожелательно говорит ему Маугли. В большинстве своем люди зажимаются, они куда менее раскованы эмоционально, чем вы.

Иной раз не вредно слегка зажаться, негромко замечает Дезире.

Но Антон сегодня зажиматься не хочет. Ну и как они вам, акварели моей жены?

Эм-м, очень милые, они мне страшно понравились.

Она и свою пушистенькую кис… точку вам показала, и всю расчудесную палитру, да? Она позволила вам натянуть… холст на подрамник?

Он очень пьян, говорит Дезире.

Да, я вижу. Я, пожалуй, поеду.

Вы и так уже поехавший, говорит Антон. Очень давно, с самого начала.

Агрессия в конечном счете бьет по агрессору.

Вот не знаю, я-то нахожу, что объекту агрессии крепче достается. Чтобы это доказать, он, когда обормот пробует бочком проскользнуть мимо него по лестнице, делает движение в его сторону, и Маугли, судорожно уворачиваясь, ухитряется неплохо так заехать Антону по башке. Яркая вспышка, а затем ступенька встает торчком, долбануть его еще разок. Черт. Боли, впрочем, нет. Хотя должна вроде быть. Смеясь, он перекатывается на спину.

Классно сработано, говорит он, держась за скулу. А вот и боль, несильная, чуть как бы искра пошла. Ну прямо