— Привет, Максим.

— Ну, и нагнали вы на меня страху, Александр Борисович, — Максим пугливо всматривался в темные закоулки. — Против своих мне еще не приходилось работать, хреново как-то на душе… Вы уверены, что никого с собой не привели?

— Успокойся, все в порядке.

— А кто это с вами? — Леонович наклонился, всматривался в лицо девчонки. Та показала ему язык и широко зевнула.

— Позвольте, я ее знаю… Это что же получается, Александр Борисович, вот эта шмакодявка помогла сбежать Поличному?

— Шмакодявка? — задумалась Валюша. — Ладно, парень, если отведешь нас немедленно в кроватку, шмакодявка тебе простится.

Леонович нервно засмеялся, захрустел связкой ключей.

— Пойдемте, пойдемте, шестой этаж, лифт пока работает…

В подъезде люминесцировала тусклая лампочка. Еще одна длинная лестница. Леонович взлетел скачками к лифту, подпрыгивал от нетерпения, ждал, пока уставшие гости поднимутся на площадку. Хлопнула дверь этажом выше, засмеялся кто-то из жильцов. Турецкий невольно вздрогнул, втянул голову в плечи.

— Ну, что вы, как неживые, люди дорогие, поехали же скорее…

В лифте Леонович расслабился, вытер пот со лба. В глазах заблестела смешинка.

— Да уж, заставили поволноваться. Если кто-нибудь узнает…

— Насчет Короленко справки наводил?

— Когда, Александр Борисович? Только и успел сюда примчаться, весь в расстроенных чувствах. А это, между прочим, другой конец города. Хочу обдумать, не лезть в дерьмо на полном скаку. Вам-то хорошо, вы уедете, а мне тут оставаться. Сейчас устрою вас, потом позвоню Олежке Лучинскому — у него свойские отношения с секретаршей Короленко Людмилой. Пусть придумает причину, зачем ему нужен Короленко. Ведь должна секретарша знать, где находится ее босс, правильно?

Разъехались дверцы лифта, продолжая бормотать, он забренчал ключами, выискивая нужный, отворил дверь двадцать четвертой квартиры.

— Входите. Выключатель на двери слева. Коврик под дверью, не забудьте вытереть ноги, а то Алеська мне устроит Варфоломеевскую ночь…

Бледный свет озарил коротенькую прихожую. Свалилось напряжение — верный спутник последних дней. Неужто все обошлось? Валюша выпустила его руку, глубоко вздохнула. Он вытер ноги, прошел.

— Идите в комнату, — буркнул Максим, запирая дверь, — выключатель там же, слева. Эй, девчонка, не забудь ноги вытереть…

Турецкий щелкнул выключателем в гостиной, машинально прошел в комнату. Свет зажегся не сразу, люстра была оснащена энергосберегающими лампами, славящимися своим «поздним зажиганием». Яркий свет из «трилистника» озарил скромно меблированную комнату, обои с зигзагообразным рисунком, полупустые книжные полки, старый корейский телевизор с трубкой-кинескопом, засохшую мимозу в простенькой вазе на тумбочке, продавленное кресло, в котором сидел человек…

Эффект внезапности получился что надо. Человек прищурился от яркого света, блеснули стекла очков.

— Добрый вечер, Александр Борисович, — вкрадчиво произнес человек и сдержанно улыбнулся. — Неужели мы с вами наконец-то встретились?

Задрожала Валюша, прилипла к Турецкому. Он почувствовал, как кожа на щеках начинает терять чувствительность, кровь отливает. Довольный произведенным эффектом, следователь дубовской прокуратуры Худобин широко улыбнулся. Улыбочка получилась хищноватой.

Турецкий медленно обернулся. Максим Леонович, расставив ноги, стоял в проеме. Роль растерянного (хотя и порядочного) оперативника он уже отыграл, притворяться дальше смысла не было. Глаза поблескивали холодным светом. Правый был слегка прищурен, пистолет, направленный в лицо Турецкому, не дрожал…

Минута молчания была исполнена какого-то щемящего трагического смысла. Оставаться в ступоре смысла не было, Турецкий вернулся на грешную землю. Покосился на Валюшу. Девчонка давно уже все поняла, смотрела в пространство мутными глазами. Губы отрешенно шептали отходную молитву…

— Пройдите, господа, присядьте на диван, — сухо произнес Леонович.

Они прошли, присели. Худобин повернулся вместе с креслом, подпер рукой подбородок, смотрел на них с немеркнущим интересом.

— Девочка, вынь руки из карманов, — попросил Максим.

Валюша подумала, взвесила все «за» и «против», вынула сжатые кулачки.

— Хорошая девочка, — похвалил Максим.

— А ты козел, — отозвалась Валюша. — Твой конец будет скорым и ужасным.

Худобин натянуто засмеялся. Леонович усмехнулся, облизнул пересохшие губы. Он отодвинулся от проема, вышел на середину комнаты. Немного опустил пистолет, что не было поводом для восторга — трижды успеет выстрелить, прежде чем Турецкий соберется подняться с продавленного дивана.

— Александр Борисович, у вас пистолет в правом кармане. Осторожно выньте, положите на пол и поддайте ножкой в мою сторону.

Он не стал сообщать, что в пистолете нет патронов. Извлек «Вальтер», положил на пол, отправил ногой под шкаф. Максим раздраженно покачал головой.

— Нехорошо, Александр Борисович, я просил в мою сторону.

— Максим, ты, видимо, не понял, — сказал Турецкий, — ты, конечно, отлично зашифровался, спору нет. На тебя я мог подумать в последнюю очередь. Но зачем? Москва прекрасно осведомлена, какую нечисть вы тут развели, со дня на день действительно начнутся аресты. От моего устранения ничего не изменится — вы только отяготите свою вину и осложните положение. Давай, Максим, тебе же тюряга корячится. Почему бы, в качестве разнообразия, не поступить умно?

— А Максим и так поступает умно, Александр Борисович, — сообщил за парня Худобин. — Никаких доказательств, как вы ее называете, преступной деятельности у вас нет. Имеются только ваши слова. Но даже их не будет, гм… Уж поверьте, у Пал Палыча в Москве высокие покровители, дело спустят на тормозах, не успев его завести. Никто не будет в вас стрелять именно здесь, это, конечно, глупо. Существуют более подходящие для стрельбы места… Нужно лишь немножко подождать. Вы внесли столько суеты и сумятицы, что трудно собрать нужных людей и заставить их немного пошевелить мозгами. Чуть позднее прибудут специалисты. Подождем, хорошо? Как вы относитесь к чаю, Александр Борисович?

Ответа он не дождался. Валюша удалялась все дальше, она уже почти не дрожала, глаза ее заволакивала водянистая пелена. Возможно, у Худобина тоже были дети. Глядя на нее, он удрученно покачал головой, как бы сокрушаясь, почему за проказы взрослых должно страдать подрастающее поколение. Выбрался из кресла, потеснив Леоновича, побрел на кухню. Глаза Максима оставались ледышками, дрожала жилка на виске. Он привык доверять своему начальству. Если начальство говорит, что еще не все потеряно, он должен этому верить.

— Ничего не хочешь сказать, Максим? — прошептал Турецкий. Тот молчал. На кухне Худобин гремел посудой, пустил воду, наполняя электрический чайник.