Прямого касательства к происшествию директор колбасной фабрики не имел, но на подобных “военных советах” он всегда присутствовал. Молчанов ценил его за светлый ум и кипучую энергию, а сам Долгополов не без оснований считал, что интересы района и фабрики сцеплены, как сиамские близнецы.

— А ты чего волнуешься, Олег Петрович, — спросил у него первый секретарь.

— Там дочка моего главбуха основной свидетельницей проходит, — пояснил директор, — мало ли чего следакам девчонка наболтает со страху? У меня конечно всё по закону, и комар носа не подточит, но у ваших, ты Устиныч не обижайся, профдеформация налицо. Вы и до столба докопаться можете.

— Тем более! — упорствовал Яцко, — вдруг решат, что мы скрываем что-то… разбой… особо тяжкие… у нас потенциальный убийца по улицам разгуливает, а мы устраиваем из этого секрет Полишинеля…

— Ты, Сергей Устиныч, шашкой не размахивай, — мстительно проговорил Молчанов, — с тебя, если что, с первого за профилактику спросят. Как, скажут, допустил товарищ Яцко, что у него на улицах людей режут, словно в Чикаго. И кстати, насколько тяжкие повреждения? — спросил он у главврача ЦРБ Мельника.

Невысокий и пухлый, с румяными щёчками как у пупса, Константин Мельник сложил перед собой ручки в замок.

— Проникающего ранения нет, — проговорил он, сверкая стёклами очков, — внутренние органы не задеты. Крови потерял прилично, пока валялся без сознания.

— Почему тогда сознание потерял? — спросил въедливый первый секретарь

— На затылке гематома… упал… головой ударился, — пояснил главврач. — Он, судя по всему, нетвёрдо на ногах держался… алкоголь в крови обнаружился.

— Интересно-интересно, — потёр ладони Яцко, — пьяная драка? Корефанов своих выгораживает? А, может, и не было никакого рюкзака? Загнали казённую аппаратуру, напились на радостях и передрались? Колоть надо твоего “пострадавшего”, а в несознанку пойдёт — один за всех ответит.

— Лихо ты, Сергей Устиныч дело закрыл, — усмехнулся Грибов, — На свадьбе он был, и не у кого-нибудь, а у дочки самой Светланы Авдеевой из Телепня. Там его и напоили. Авдеева звонила уже. Говорит, не знали, что ему семнадцать всего, он не признался, а она и подумать не могла, что у нас в газете такой молодой фотокорр. Готова приехать и дать показания. Рюкзак, кстати, у него при себе был, когда они его в Берёзов привезли. И в сторону дома он один пошел, это несколько свидетелй подтвердило.

— Ого, — откинулся на стуле прокурор. — Она же без своего интереса с места не сдвинется. Баба-кремень.

— Мне она тоже звонила, — сказал Молчанов, — заявила, что мы “не уберегли мальчика”, и предложила его в Телепенскую ЦРБ перевести. У них, мол, специалисты лучше.

— Вот ещё! — возмутился Мельник. — У нас он тоже в отдельной палате лежит под круглосуточным присмотром. И кстати, знаете, кто ещё об этом недоросле беспокоился? Сама Леман!

Молчанов, очевидно, не слишком знакомый с местным бомондом нахмурился, а вот директор фабрики чуть ли глаза не выпучил.

— Это которая? “Золотая вдова”? Бывшая жена директора “Ювелирторга”?! Она здесь что забыла? Она ведь уже три года из своей пещеры не вылезает.

— Она самая, — кивнул Мельник.

Он не стал говорить, что после визита Людмилы Леман у него в холодильнике появилась почти метровая горбуша холодного копчения, а у супруги две упаковки импортных чехословацких колготок.

Именно благодаря этому парень попал в отдельную палату, в которой обычно лежали только “ответственные работники” или руководящий состав советских предприятий. Сервис там не слишком отличался от остальных, зато лежал Ветров в гордом одиночестве, а в общих ютились в лучшем случае по восемь человек.

— Значит, всё-таки следственная группа, — вздохнул Молчанов, — дело уже за границы района вылезло. А ты, Сергей Игнатич, почему не сообщил до сих пор.

Спросил он вроде строго, но капитан Грибов прекрасно понял намёк.

— Пока не выяснили, что у Ветрова действительно с собой была аппаратура, — объяснил он, — Сначала мы вообще не знали о существовании рюкзака. Сигнал о ранении из больницы поступил, мы на месте происшествия через несколько часов оказались. Потом рюкзак мог остаться у Ковалёва.. Ветров мог занести его в редакцию… в конце концов, рюкзаку могли уже утром “ноги приделать”, если его кто-то нашёл на пустой улице… А без него уже статья другая, никакого “разбойного нападения”, справимся своими силами.

Молчанов оживился.

— Переверни весь посёлок вверх дном, но этот чёртов рюкзак найди, — первый секретарь хлопнул ладонью по столу, — Докладывать лично мне. Если завтра к полудню результата не будет, сообщаем в область. Все свободны! Сергей Игнатич, задержись.

Капитан, едва выпрямившись, со вздохом сел обратно.

— Не зря мы тянем? — спросил у него Молчанов. — Может, прав Яцко, и у нас по улицам потенциальный убийца ходит? А вдруг он ещё до кого-то доберётся?

— Я уверен, что дело связано с самим Ветровым, — подумав, сказал Грибов, — вокруг него постоянно творятся какие-то странности. И сейчас у меня есть подозрение, что он о чём-то недоговаривает.

— Так расспроси его завтра, — нахмурился Молчанов, — парень он перспективный, но мне в районе непонятки не нужны. Надави, там. Припугни. Ты же мент, что я тебе объясняю… Если “варягов” из области вызывать придётся, мы их должны встретить с готовой версией, а лучше с подозреваемым. Ты меня понял? Тогда действуй.

* * *

— Какой рюкзак, Алик, ты бредишь?!

Переигрывает Лиходеева. С такими данными точно не поступит ни в какое актёрское. Даже в несчастном Белоколодецком техникуме. Глазки округлились, реснички хлопают, даже верхняя губка изогнулась от возмущения.

— Лида, — говорю, — ты забыла наш забор? Он даже курицу не удержит, через него видно насквозь. Если ты у дома была, значит, видела всё. И меня, и убийцу этого недоделанного. И шум бы подняла сразу, не успел бы я кровью истечь. Ты там, как в кинотеатре сидела.

— Ты неправильно понял, — тут же “переобувается” Лида, — я только шла с тобой разговаривать.

— В час ночи? — удивляюсь. — Я к дому подходя, специально на часы посмотрел. Было пятнадцать минут первого. Тебе настолько не спалось, что ты решила среди ночи пойти меня разбудить?

— Я, вообще-то, тебе жизнь спасла, — переходит в наступление Лида, — если бы не я, ты к утру бы уже окочурился.

Она психует, но