— Потом, Антип, — прервал его Савельев, — все потом, надо переправляться и определять людей на отдых.

— Так то недолго, плоты у берега, там же лодки, рулевые, гребцы. Заводи обоз, коней.

Дмитрий подал команду, и погрузкой занялся Гордей Бессонов.

Малюга увидел повозку, закрытую пологом и спросил:

— А там чего?

— Там, Антип, наши погибшие друзья. Лидуху только не было никакой возможности вытащить, да и не осталось от нее ничего.

— Много ли погибших?

— Четверо. Один раненый.

— Не сказать, чтобы много по такому делу, — заметил сотник.

— Для меня смерть каждого ратника — рубец на сердце.

— То понятно. Вот, значит, как. Эх, доля наша, долюшка…

Дружина и обоз вместе с сотней переправились на правый берег, выехали к станице. Начало темнеть, но встречать московских ратников вышло все казачье селение. Впереди — атаман.

— Ну, князь, — обнял он Савельева, — много я повидал на своем веку, но такого, чтобы дружиной подорвать турецкую крепость…

— Устал я, Михайло Тимофеевич, и люди устали, особенно семьи, мы вывезли из города семьи Байгира и Гасута, что очень помогли нам.

— И добре. Натерпелись они от турок, наголодались, теперь отдохнут, откормятся, для них хаты отдельные поставили.

— Когда успели?

— Долго ли скопом?

Атаман Лунин дал команду помощнику, сотнику Данилову:

— Макар, размести ратников, обеспечь всем необходимым, баню растопи, трапезу праздничную, да с татарами из Азова тоже займись, покажи им их хаты, загони повозки. Ты знаешь, что делать.

— Знаю, Михайло Тимофеевич.

Атаман повернулся к Савельеву:

— Ну, а тебя, Дмитрий Владимирович, прошу к себе в дом, там все готово для приема такого гостя. Выпьем на радостях.

— Да радости-то у нас нету, Михайло Тимофеевич.

— Как это? Такое задание сполнили.

— Людей я потерял и… — Князь поведал атаману о геройской гибели Лидухи.

Тот словно в ступор впал. Но быстро пришел в себя и покачал головой:

— Лидуха, кто бы мог подумать. Да, геройская баба, тут уж ничего не скажешь. Ну, коли нет радости, то помянем погибших.

— Их допречь похоронить надо. До Москвы мы тела не довезем. Придется хоронить на вашем кладбище, касимовских татар — отдельно.

— Похороним, Дмитрий Владимирович, завтра и похороним, и Лидухе домовину сделаем, хоть вещи в нее положим, а то получится нехорошо. Хотя о том со священником поговорю, можно то или нет. Ну, если пить не след, то помянем в горнице едой как следует, женка гуся запекла, рыбы вялой полно, пирогов.

— Да не хочется что-то. Давай завтра, на поминках.

— А баньку?

— Сил нету. До постели бы добраться.

— Идем!

Атаман провел Савельева в отведенную ему опочивальню, где тот сразу заснул мертвецким сном.

А в станице, напротив, пошла суета. Весть о геройской гибели Лидухи дошла до всех казаков и казачек. Мужики восхищались, бабы плакали. Без какой-либо команды народ двинулся к ее оставленной хате. Там расселись, на чем возможно, и до зари вспоминали Лидуху. Был среди них и Горбун. Вернее, он стоял в стороне у одинокой, как теперь и сам, березы. Стоял и плакал, оглядываясь и смахивая накатывающие слезы.

Наутро Савельева разбудил атаман. Солнце только взошло.

— Пошто так рано, Михайло Тимофеевич, или случилось что? — оторвав голову от подушки, спросил Дмитрий.

— Да как сказать. Гонец к тебе от князя Серебряного.

— Кто именно?

— Фрол Нестеров.

— Где он?

— В горнице, жена кормит.

— Скажи, сейчас приду.

— Угу, скажу, во дворе кадка, рядом на скамье бадья с водой теплой.

— Понял. Рубаху бы мне чистую, Михайло Тимофеевич, суму с одеждой и провизией пришлось сбросить в Азове. Да и всем ратникам надо. Хотя и постирать, конечно, можно, да похороны, не успеют бабы твои.

— Не беспокойся, все будет, — заверил атаман.

Через какое-то время отрок лет десяти принес чистую, расшитую рубаху.

Савельев привел себя в порядок, поднялся в горницу.

Жена атамана выставила кушанья и для воеводы.

— Долгих лет тебе, Фрол! — поприветствовал гонца князь.

— И тебе лет долгих и здоровья крепкого!

— Говори, с чем явился.

— Петр Семенович послал к тебе сообщить о том, что дружина полностью сполнила задание государя. Пороховые погреба взорваны, обрушилась часть крепостной стены, уничтожен дворец вместе с Юнис-беем. Выгорела половина домов города, турок погибло не счесть числа, с ними крымчаков. Ни один штурм большой ратью не дал бы таких результатов. Князь Серебряный передает свое восхищение и кланяется перед мужеством и геройством твоим лично и твоих славных ратников.

Савельев, насытившись, отодвинул чаши, вытер рот полотенцем, бросил его на стол. Жена атамана тут же все убрала.

— Мы, Фрол, сделали то, что и должны были сделать. Это князю Серебряному моя благодарность за помощь и прикрытие. Да, с пороховыми погребами понятно, еле смогли уйти через проем в стене от взрыва, а вот что с флотом турецким?

— Был наш человек на посаде, там, откуда виден порт, — ответил Некрасов. — Не напрасно князь Серебряный указал тебе главной целью склад в конюшне. От ее подрыва взорвались старый арсенал, склады, погреб дворца, а также бочонки с порохом, что стояли у пристани. От них взлетели в воздух и суда, на которых тоже было много пороха. Другие взялись огнем от первых. А тут ветрило налетел, шторм поднялся. Раздул такое пламя, что суда все погорели. Дождь потом потушил пожар, только от турецкого флота ничего не осталось. Так что задание выполнено полностью.

— Ну, и слава Богу! — Савельев встал, перекрестился на иконостас красного угла горницы.

— Есть ли потери в дружине? — спросил Некрасов.

— Есть. Четверо погибших и еще… местная казачка.

— Ведаю, что была такая с вами.

— Ее мой ратник Горбун полюбил, хотел забрать с собой на Москву, дюже горюет.

— То понятно. Гибель близкого человека всегда горе.

— Вот сегодня будем хоронить павших, с собой их не взять, не довезем. Да, а как там рать княжича Долгинина?

— Порядок. Побила три-четыре сотни турок, отошла, когда вы далеко ушли, и боле некому было вас догонять. Она сейчас в переходе к основному войску.

— А что Астрахань?

— Астрахань наша. Не вышло ничего у Касима-паши и Девлет-Гирея, их рати отходят к Азову, мы провожаем. Разумеешь, о чем я?