этого слова или что он надеялся на мирный переход к социализму. Даже в тех странах, где рабочие смогли бы получить власть мирным путем через победу на выборах (он имел в виду Соединенные Штаты Америки, Британию и, возможно, Нидерланды), подобная смена власти и уничтожение старой политической системы и общественных институтов, которые он рассматривал в качестве непременного условия, скорее всего приведут к жесткому сопротивлению со стороны бывших правителей. Здесь он мыслил вполне реалистично. Правительства и правящие партии терпимо воспринимают рабочие движения до тех пор, пока они не представляют для них серьезной угрозы, но нет никаких оснований предполагать, особенно после кровавого подавления Парижской Коммуны, что эта терпимость будет сохраняться в случае появления подобной угрозы.

Тем не менее, перспективы свершения революции, пусть даже социалистической, в развитых странах Европы уже не зависели исключительно от политических вопросов, и, как видно, Маркс не принимал их в расчет даже во Франции. В обозримом будущем можно было рассчитывать лишь на создание в европейских капиталистических странах массовых партий рабочего класса, чьи ближайшие политические требования были совсем не революционны. Когда Маркс в интервью американской прессе излагал программу немецких социал-демократов (Гота/Gotha, 1875), он сохранил в ней только один пункт, связанный с социалистическим будущим, — создание социалистических производственных кооперативов под демократическим контролем трудящихся. Это было чисто тактической уступкой лассальянцам[109]. «Социализм, — заметил он, — будет результатом движения. Но все это вопрос времени, образования и развития новых форм общественного устройства»{88}.

Это непредсказуемо отдаленное будущее могло быть значительно приближено развитием не в самом центре буржуазного общества, а на его периферии. Начиная с 1860-х гг. Маркс серьезно берется за стратегию непрямого влияния на процесс свержения буржуазного строя. Стратегия включала три возможных пути, два из которых оказались действительно пророческими, а один был явно ошибочным: колониальную революцию, Россию и Соединенные Штаты. Первый путь, по расчетам Маркса, шел через организацию революционного движения в Ирландии (подробнее см. гл. 5). Британия в то время была краеугольным камнем развития пролетарской революции, потому что это был центр средоточия капитала, хозяин мирового рынка и к тому времени «единственная страна, где созрела материальная база для будущей революции»{89}. Следовательно, основной задачей Интернационала должно было стать стимулирование английской революции, а единственным путем к этому — завоевание ирландской независимости. Ирландская революция, или более широко, революция порабощенных народов, планировалась не ради нее самой, а как возможный катализатор революции в ведущих буржуазных странах, как ахиллесова пята монополистического капитализма.

России отводилась, возможно, еще более претенциозная роль. С 1860-х, как будет ясно в дальнейшем, революция в России стала не просто возможностью, но вероятностью и даже реальностью. Правда, если в 1848 году эту вероятность приветствовали как первый шаг на пути к победе западной революции, теперь революция в России стала самоценной. Русская революция могла стать «сигналом к пролетарской революции на Западе, так что обе они будут дополнять друг друга». Это слова из введения к русскому изданию «Манифеста» Маркса и Энгельса{90}. Более того, хотя Маркс никогда твердо не отстаивал этого мнения, революция, возможно, приведет к переходу России от деревенской общины к коммунистическому развитию, минуя стадию капитализма. Маркс прозорливо предвидел, что революционная России изменит перспективы революции во всем мире.

Роль Соединенных Штатов была не столь важна, как роль России. Им предназначалась функция разрушителя: разрушить посредством мощного индустриального развития промышленную монополию Западной Европы и в особенности Британии, а посредством сельскохозяйственного экспорта подорвать систему больших и малых земельных владений в Европе. Это, конечно, было верное суждение. Но сыграет ли все это на руку триумфальному шествию революции? В 1870-х Маркс и Энгельс небезосновательно ожидали наступления кризиса политической системы Соединенных Штатов, так как аграрный кризис ослабит фермерские хозяйства, «базу всего конституционного строя», а приход в политику политических махинаторов и представителей большого бизнеса вызовет недовольство граждан. Кроме того, они всячески старались подчеркнуть проявившиеся тенденции к организации массового пролетарского движения. Возможно, они не возлагали на эти тенденции больших надежд, хотя Маркс высказывался довольно оптимистично: «Народ настроен более решительно, чем в Европе… Созревание идет гораздо быстрее»{91}. И все же они допустили большую ошибку, приравняв Россию и Соединенные Штаты как две страны, исключенные из первоначального варианта «Манифеста»; будущее этих стран оказалось кардинально противоположным.

Учение Маркса получит признание только после его смерти. В описываемое время оно не имело большого Политического веса, хотя к 1875 году уже стали очевидными некоторые последствия его влияния: мощная немецкая социал-демократическая партия и стремительное распространение его идей, неожиданное для него самого, но вполне обоснованное с позиций времени, в среде русской интеллигенции (см. ранее). В конце 60-х и начале 70-х «красного доктора» признали ответственным за деятельность Интернационала, в котором он играл не последнюю роль и чьим «серым кардиналом» являлся в то время. Тем не менее, как мы уже убедились, Интернационал не был в полном смысле слова марксистским движением. Из последователей Маркса в него входила лишь горстка немецких эмигрантов одного с Марксом поколения. Основную же часть составляли группировки левого толка, объединенные, главным образом, на почве стремления организовать «рабочих». Деятельность этих группировок имела переменный успех. Их идеи являлись синтезом идей 1848 года (или точнее 1789 как переходной ступени между 1830 и 1848 гг.), взглядов, предвосхитивших реформистские движения трудовиков и определенной разновидности революционной мечты под названием «анархизм».

В общих чертах все революционные теории этого времени являли собой попытки примириться с опытом 1848 года. Это в равной степени относится и к Марксу, и к Бакунину, и к парижским коммунарам, и к русским народникам, о которых пойдет речь позже. Можно сказать, что все они были порождением 1830—1848-х гг., причем ни один оттенок не исчез полностью с палитры, составлявшей картину этого времени, с утопического социализма. Основные утопические течения как таковые уже прекратили свое существование. Сен-симонизм порвал все связи с левыми. Со временем он трансформировался в позитивизм Огюста Конта (1798–1857) и одновременно в эксперимент, проводимый группой в основном французских искателей приключений. Последователи Роберта Оуэна (1771–1858) направили всю свою умственную энергию на занятия спиритуализмом и секуляризмом, а практический опыт — на скромные просторы кооператорской деятельности. Фурье, Кабе и другие вдохновителя создания коммунистических общин с неограниченными возможностями и на свободных землях были забыты. Гораций Гриль (1811–1872) и его знаменитый лозунг «Молодежь, на Запад» имел несравнимо больший успех, чем его предшественники-фурьеристы. Утопическому социализму не суждено было дожить до 1848 года.

С другой стороны, благополучно дожили до этого времени теоретические посылки Великой французской