даже защищать захватчика Наполеона, только потому, что не был согласен с общественным строем в России, а его духовные племянники и внуки, интеллигенция 50-х и 60-х годов, пошли по его стопам.

Как уроженцы страны, находившейся в основном на задворках европейского развития, они были модернизаторами или иначе говоря «западниками». И вместе с тем они не могли быть только «западниками», потому что западный либерализм и капитализм в это время не представляли собой жизнеспособной модели, которой могла следовать Россия в своем развитии и потому что потенциальной революционной силой в стране было крестьянство. В результате возникло народничество, которое превратило это противоречие в напряженное равновесие сил. Эта особенность народничества позволяет понять многое в характере революционных движений стран третьего мира в двадцатые годы нашего столетия. Быстрое развитие капитализма в России, наступившее вслед за описываемым периодом, породило быстрый рост организованного промышленного пролетариата и помогло преодолеть неопределенность народнической эры, а крушение самого народничества (примерно 1868–1881 гг.) вызвало переоценку его теории. Марксисты, появившиеся на обломках народничества, были, по крайней мере в теории, чистыми «западниками». Россия, утверждали они, пройдет те же фазы развития, что и западное общество: сначала буржуазия установит демократическую республику, а потом пролетариат выроет ей могилу. Но даже некоторые марксисты после революции 1905 года осознали всю неправдоподобность этих перспектив. Российская буржуазия окажется слишком слабой, чтобы исполнить свою историческую роль, а пролетариат, поддерживаемый несгибаемой силой крестьянства и возглавляемый «профессиональными революционерами», свергнет и царизм, и незрелую буржуазию, вынося окончательный приговор российскому капитализму. Народники были модернизаторами. Россия их мечты — это Россия прогресса, науки, образования и революционного производства, но это Россия социалистическая, а не капиталистическая. И основой строя должен был стать самый привычный из всех российских институтов, исторически сложившаяся община или, иначе говоря, деревенское общество, которое таким образом становилось прародителем и моделью социалистического общества. Снова и снова интеллигенты-народники семидесятых годов, переняв теории Маркса, обращались к нему с вопросом, считает ли он возможным подобный путь развития, и Маркс решительно выступил против этого заманчивого, но идущего вразрез с его теорией, предположения, уклончиво заметив, что, возможно, так оно и будет. С другой стороны, Россия не должна была следовать традициям Западной Европы, включая ее модели либерализма и доктрины демократии, потому что в самой России не существовало подобных традиций. Так что даже этот единственный принцип народников, который, казалось бы, явно связывал их с западными революционерами 1789–1848 гг., был совершенно новым и отличным от западных идей.

Мужчины и женщины, которые начали объединяться в тайные организации с целью сбросить царизм путем восстания и террора, были больше чем просто наследники якобинцев или профессиональные революционеры, чьими потомками они являлись. Они должны были порвать все связи с обществом для того, чтобы полностью посвятить свою жизнь борьбе за счастье народа и революции, чтобы войти в этот народ и выразить его волю. В этом безоглядном служении была доля неромантической напряженности и самопожертвования, аналоги которым мы вряд ли найдем на Западе. Они были ближе к Ленину, чем к Буонарроти. Свои первые ячейки они создавали в среде студентов, особенно новоиспеченных и неимущих, больше не ограничивая себя кругом молодежи благородного происхождения. Впоследствии этой практикой воспользуются члены многочисленных революционных движений.

Активные участники нового революционного движения были действительно «новыми» людьми, а не просто выходцами из дворян. Из 924 человек, подвергшихся тюремному заключению или отправленных в ссылку с 1873 по 1877 гг., только 279 были дворянского происхождения, 117 — разночинцами, 33 — из купеческой среды, 68 были евреями, 92 — из мещан, 138 — крестьянского происхождения и около 197 детей священников. Количество женщин среди них поражает своей численностью. Не менее 15 % из 1600 или около того арестованных пропагандистов были женщинами{93}. Первоначально движение колебалось между небольшой группой анархистов-террористов под предводительством Бакунина и Нечаева и защитниками идеи массового политического воспитания народа. Но в конечном итоге получилось нечто иное — централизованная тайная конспиративная организация с жесткой дисциплиной якобинско-бланкистского толка, состоявшая из элиты общества и противостоявшая большевикам.

Историческая миссия народников не ограничивается результатами их практической деятельности — они достигли не так уж и многого — или численностью людей, вошедших в организацию, — их насчитывалось немногим более нескольких тысяч. Значение этого движения заключается в том, что оно положило начало непрерывной цепи революционных событий в России, которые за пятьдесят лет привели к свержению самодержавия и установлению первого в мировой истории общественного строя, поставившего целью строительство социализма. Народники стали первыми ласточками кризиса, который с 1848 по 1870 год неожиданно быстро для многих западных политиков превратит царскую Россию из прочного оплота мировой реакции в великана на глиняных ногах, неизбежно обреченного на свержение революцией. Даже более того. Народники явили собой некое подобие химической лаборатории, в которой проходили первичную проверку все главные революционные идеи XIX века, видоизменившиеся и перешедшие затем в XX век. Несомненно, только благодаря счастливому стечению обстоятельств, причина которых навсегда останется неразгаданной, народничество совпало по времени с одним из самых мощных в мировой истории интеллектуальных и культурных взрывов. Отсталые страны, стремящиеся прорваться на новый уровень развития обычно идеологически, хотя отнюдь не обязательно практически, следуют по уже проложенному другими мыслителями пути. Довольно часто чужие идеи слепо принимаются ими на веру: представители образованного класса в Бразилии и Мексике сделали своим идейным вождем Огюста Конта{94}, работы которого практически не подвергались критике, испанцы в это же время пристрастились к учению загадочного немецкого философа второго ряда, жившего в начале XIX века, Карла Краузе, которое они сделали своим главным орудием в антиклерикальной борьбе. Левые течения в России не просто воспринимали и перенимали передовые достижения европейской мысли — например, студенты Казанского университета читали Маркса еще до того, как «Капитал» был переведен на русский язык — они почти сразу пропускали их через себя и перерабатывали. Этим они завоевали всеобщее признание. Некоторые великие имена до сих пор сохраняют общенациональную известность: Н. Чернышевский (1828–1889), В. Белинский (1811–1843), Н. Добролюбов (1836–1861) и даже блистательный Герцен (1812–1870). Другие русские мыслители переработали социологию, антропологию и историографию западных мыслителей, например, П. Виноградов (1854–1925) в Британии, В. Лучицкий (1877–1949) и Н. Кареев (1850–1936) во Франции. Правда, это произошло двумя десятилетиями позже. Сам Маркс сразу же по достоинству оценил теоретические достижения русских читателей, и не только потому, что они были его самой первой читательской аудиторией.

Мы увлеклись изучением революционеров. А как же революции? Самая великая революция рассматриваемого периода прошла практически незамеченной для большинства политиков и уж никак не была связана с революционной