будто история с Салли случилась совсем недавно. Ведь помимо трагических, в ее жизни были и счастливые моменты. Салли вернулась домой, к родным, пусть и ненадолго.

Диана рассказывала мне о родителях, о бабушке Элле, о себе. О безвременной гибели Салли родные старались не упоминать; впрочем, умалчивать об этом не всегда удавалось. Салли превратилась в семейный фантом. Долгое время Диана понятия не имела, что ее история имеет какое-то отношение к «Лолите». Роман она не читала и, разумеется, не видела упоминания имени Салли в тексте. Об этой взаимосвязи она узнала, когда Брайан, ее брат, служивший техником по сбору доказательств в отделении полиции во Флоренсе, наткнулся в Википедии на краткую статью о Салли и на эссе Александра Долинина.

– Он был потрясен, – сказала мне Диана. – Да и я тоже. Не знаю, как объяснить. Подумать только, ведь это написали о нашей семье. Когда все это случилось, я была совсем маленькой, так что для меня очень важно, что о Салли кто-то пишет.

К нашей второй встрече, состоявшейся почти через год, у Дианы было больше времени поразмыслить о том, что история Салли – лишь фрагмент большой мозаики из девушек и женщин, которых подло обманывали и насиловали мужчины. Шрамы остаются надолго. Но чем больше Диана говорила о Салли, тем большее облегчение и радость она испытывала благодаря тому, что могла хоть как-то возместить ущерб, причиненный ей, ее родным и Салли.

О «Лолите» продолжали помнить и долгое время после публикации, так что Владимиру Набокову то и дело приходилось во время интервью отвечать на вопросы о романе. Его это раздражало. И досада давала о себе знать[308] в противоречивых ответах на вопрос о том, что же повлияло на роман. Писатель настаивал, что у Гумберта Гумберта не было реального прототипа[309], несмотря на то что в Стэнфорде Набоков частенько играл в шахматы с Бруно Ланцем и читал исследование Хэвлока Эллиса: «Это выдуманный герой, герой, одержимый страстью, мне кажется, многие из моих персонажей подвержены внезапным и страстным увлечениям самого разного рода; но его никогда не существовало». Набоков отрицал, что прототипом образа Лолиты послужила реальная девочка, несмотря на то что в романе вскользь упомянута Салли Хорнер. Отрицал он и какую бы то ни было моральную проблематику – так, в интервью журналу The Paris Review писатель сказал: «Это не мне кажется, что эти отношения аморальны… а Гумберту. Его это волнует, меня – нет. Мне плевать на общественную мораль, будь то в Америке или где бы то ни было».

Признаться, что в основе романа лежит реальная история, для Набокова значило обесценить собственный текст. Умалить значение собственного искусства. И несмотря на то что общение с интервьюерами Набоков старался держать под контролем (вопросы ему присылали заранее, а ответы он тщательно редактировал), все равно порой читателя поджидали сюрпризы – в особенности в том, о чем Набоков, по своему обыкновению, умолчал, а не только в том, каким образом он сформулировал то, что хотел сказать.

В одном из интервью 1962 года Набоков яростно отрицает[310], что у персонажей «Лолиты» были реальные прототипы, и тут же, буквально в следующей фразе, едва успев перевести дух, признается, что Гумберт все же существовал, но Набоков узнал об этом лишь после того, как написал «Лолиту». «Когда я писал роман, то и дело натыкался в газетах на рассказы о стариканах, приударявших за малолетними девочками: в общем, любопытное совпадение, но и только».

По сути, это автоматическое признание в том, что Набоков знал о реальных случаях, перекликавшихся с выдуманным им миром. Наподобие похищения Салли Хорнер Фрэнком Ласаллем. В тексте романа Набоков об этом упоминает, но в интервью не признался бы ни за что: вдруг слушатели или читатели догадаются, что к чему.

Однако нельзя не заметить, что к теме запретных отношений между малолетней девочкой и взрослым мужчиной Набоков возвращался не раз. Одержимость эта основывалась на событиях не только чужой жизни, но и его собственной. Разгадка появляется, когда Гумберт Гумберт описывает своего «довольно противного» дядю Густава Траппа. Он снова вспоминает о нем, общаясь с зубным врачом Айвором Куильти, дядей Клэра Куильти, и еще раз, в первую встречу с Клэром в гостинице «Зачарованные Охотники». (Куильти же пробивает пресловутую «четвертую стену», записавшись как Г. Трапп в гостиничном журнале регистрации постояльцев. Немецкий исследователь Михаэль Маар справедливо замечает, что «Куильти не может знать это имя».)

Фигура дядюшки в «Лолите» перекликается с фрагментом в «Память, говори», в котором Набоков рассказывает, как в детстве дядя Рука сажал его к себе на колени и «ласкал с воркующими звуками и всякими смешными словечками»[311], пока отец мальчика не звал шурина с веранды. Сцена из реальной жизни словно бы предвосхищает тот знаменитый эпизод, в котором Гумберт достигает оргазма, когда у него на коленях сидит Долорес. Гумберт, разумеется, верит, что ему удалось скрыть эякуляцию и девочка ничего не заметила. Набоков же явно оставляет это на откуп читателю: пусть сам решает, догадалась Лолита или нет.

Писательница Азар Нафиси в книге «Читая „Лолиту“ в Тегеране» («Reading Lolita in Tehran») проницательно замечает, что Долорес Гейз, по сути, дважды жертва, поскольку у нее отняли не только жизнь, но и ее историю: «Страшная правда „Лолиты“ не в том, что грязный старикашка насилует двенадцатилетнюю девочку, но в том, что один человек отнимает жизнь у другого»[312]. Нафиси, сама того не зная, провела точную параллель между Долорес Гейз и Салли Хорнер. На жизнь Салли тоже навсегда наложил отпечаток двадцать один месяц, который она провела пленницей Фрэнка Ласалля, его якобы дочерью, его сбывшейся фантазией. После спасения она пыталась вернуть себе жизнь, которую у нее украли. И на первый взгляд может показаться, что у нее это получилось.

Но как бы ей это удалось, когда ее историю печатали на первых страницах газет по всей стране, когда в Кэмдене все до единого знали, что с ней произошло, и осуждали ее, винили в случившемся? Даже если бы она прожила не два года, а несколько десятков лет, даже если бы у нее в распоряжении оказалась масса времени, чтобы как-то наладить жизнь, она все равно не сумела бы позабыть: на Салли Хорнер навеки легло клеймо.

Смерть Лолиты в родах, бесспорно, трагедия. Но гибель Салли Хорнер в автокатастрофе – трагедия еще бòльшая, поскольку произошла в действительности и отняла у нее возможность вырасти и хотя бы попытаться как-то устроить жизнь. Салли Хорнер, по сути,