— Дочку твою чужая сила к рукам прибрала, — я глядел на него исподлобья, стискивал собственные руки в кулаки и слушал, как под лавкой тихо рычит Кот. — Та самая, что в лесу поселилась. Та сила, что мстить вам всем вздумала за содеянное.

Я встал со своего ложа на лавке и начал неторопливо одеваться, морщась от боли в боку.

— Можешь дочку мою расколдовать, Ловчий? — Радош вскочил с места, готовый повиснуть на мне, лишь бы я не ушёл прочь из его дома со словами, что помочь не в силах. — Проси, что хочешь! Добра у меня в подвале полные сундуки! Не пожалею ничего!

— Добра, — зло усмехнулся я, застёгивая перевязь с мечом. — Добра наворованного да увезённого из домов убитых тобою людей? Тех, кто деткам своим последнюю краюху отдавал или надеялся дочке на приданное скопить хоть какие-то крохи?

Радош медленно моргнул. Силился понять, к чему я веду.

— Не нужно мне такое добро, чужой кровью омытое да из мёртвых пальцев вырванное, — проворчал я. — Чужое приданое твоей дочке достаться должно.

Но староста понял меня совершенно не так, как я думал. Да и чему удивляться? Худой человек — он и в мыслях худой до последнего.

— Хочешь Дану мою в жёны взять? — лицо Радоша озарила широкая улыбка. Он хлопнул в ладоши. — Отдам её за тебя, коли расколдуешь! Не совру, отдам вместе с приданым! Ты, Лех, небось, привык впроголодь жить да без собственной крыши над головой. А тут и крыша будет. И жена-раскрасавица. Воспитанная она у меня, тихая. И вижу, как глядит на тебя, точно ты бог какой, а не бродячий наёмник. Я ведь и сам таким был. Понимаю. Отдам дочку. А тебя, как сына приму, ежели спасёшь меня и мою кровиночку.

Ну на том терпение моё и закончилось. Позабыл я и о ране на животе, и о предостерегающем рычании Кота под лавкой, который мешать мне не смел.

— На что мне дочка твоя? — усмехнулся я. — У меня женщина такая есть, с которой Дана никогда не сравнится. Да и приданое-то не её, а чужое, кровавое. Что же до крыши твоей или обещания меня сыном своим принять… это ты хватил, Радош, лишку, сам того не ведая.

Я шагнул к нему. Руку протяни — и вот его горло и глазки поросячьи.

— Страшно тебе? — недобрая улыбка отобразилась на моём лице. — Боишься за шкуру свою? Мечешься, как крыса. Да, Радош? — я подался к нему, тесня его вглубь горницы, а он попятился в растерянности. — Такое ведь прозвище ты и получил. Крыса.

Староста вздрогнул, как от удара. Рот его раскрылся в удивлении, а глаза вытаращились.

— Ваша банда нападала на деревню, — я заговорил тише. — Вы грабили. Насиловали девок. И убивали всех, кроме одного человека. Этого выжившего себе на потеху вы закрывали в подполе. Оставляли его там медленно умирать от голода и жажды, а сами уходили. Как крысы.

— Откуда ты…

Он упёрся спиной в печку и замер, а мой меч ткнулся остриём в его горло.

— Ты вряд ли помнишь, как твоя банда вырезала деревеньку Малые Камыши, — я чуть надавил остриём меча, и побледневший Радош поднял вверх руки. — Там среди прочих была одна семья. Муж погиб в войну. Осталась женщина с четырьмя детьми. Она тянула на себе и детей своих, и немощного деда, и старуху-мать. Пока не пришли вы. И убили всех, кроме младшего мальчика. Его вы избили и полуживого заперли в подвале. Я был тем мальчиком!

Кот вальяжно вышел из-под лавки. Наверняка он уловил, как от гнева и боли дрожал мой голос. Варгин подошёл ко мне и потёрся о ноги, успокаивая. Он со мной. Он всегда со мной. А остальное неважно уж.

— Меня нашёл один Ловчий, — говорил я, глядя в ненавистные серые глаза, которые до сих пор помнил. — Он принёс меня в их логово. Спас и обучил. Я мечтал отомстить вам всю свою жизнь. А когда пошёл на вольные хлеба, долго искал следы вашей проклятой банды. Я убил всех, кто не успел сдохнуть сам. А вашу пятёрку оставил на закуску.

Радош тяжело сглотнул, чувствуя, как холодная сталь впивается в его кадык.

— Ты…

И тогда я прошептал:

— Я — тот колдун, который зимой поселился в заброшенной избушке. Я следил за вами несколько месяцев. Это я заколдовал твою дочь. Я использовал её, чтобы узнавать обо всём в деревне, и наложил чары забвения на лес вокруг избы. Я проклял всех твоих подельников! И теперь твой черёд, Радош-крыса.

Он не заорал. Знал, что помочь ему никто не сможет, кроме меня самого. А на крик могла прибежать Дана.

Некогда могучий и безжалостный мужик перед страхом смерти сломался. Он рухнул предо мной на колени в надежде на спасение. Потому что своими глазами видел, что случилось с его дружками. И видел того убитого волка, после схватки с которым я выжил и даже добрался до деревни.

— Смилуйся, — простонал он. — Не убивай. Пощади. Ежели не меня, то хотя бы дочку мою.

— А щадил ли ты чужих дочерей? — я снова горько усмехнулся.

— Смилуйся… Забирай всё добро моё. Я тебе даже коня отдам. Пощади мою Дану.

Я толкнул его сапогом. И Радош повалился набок, закрывая голову руками.

— С чего мне её обижать? — мне хотелось раздавить его, как клопа. — Я ведь никого просто так не тронул. Все невиновные по лесу кружили и обратно всегда возвращались. А Дана с зимы мне помогала, сама того не ведая. Не замечал, как часто гуляет доченька в лесу одна? А она мне еду носила. Всё рассказывала, что в деревне творится. Постель мою грела. Сама не заметила, как ко мне привязалась. Даже чары забвения не помогают. Вот и вчера мне отдалась, а потом по старой памяти в избушку и побежала, где бусы порвала с горя, когда избу пустой обнаружила. Потому что тянет её ко мне, а объяснить не может…

Слушать дальше Радош не стал.

Он извернулся. Ударил меня по коленям. Заставляя повалиться. Я выпустил меч. Мы схватились, покатившись по полу.

Радош был тяжелее меня. И дрался со всем отчаянием, потому что на кону оказалась его жизнь. Ему удалось подмять меня в попытке ухватить за горло, дабы задушить. Я ударил его в живот в ответ, вышибая дух.

Кот тоже вмешался. Запрыгнул на спину мужика и впился в неё когтями. Тот было заорал, но я успел зажать ему рот рукою, и перевернуть на живот.

Я сел сверху, заломив ему обе руки за спину. Ударил Радоша лбом о половицы так, что он осоловел на мгновение. И вытащил из кармана зёрнышко размером с горошину, сморщенное и сухое. А потом затолкал это зёрнышко прямо ему в глотку.

Мужик начал задыхаться, давясь.

— Глотай, падаль! — велел я, зажимая ему рот и нос ладонью.

И Радош проглотил.

Тогда я ударил его снова. А потом привстал, прижимая коленом в спину так, чтобы он не смог подняться.

Староста Беличьего Бора, Радош-крыса, застонал, силясь не лишиться сознания.

А я начал произносить заклятие. Неумолимо и уверенно накладывал чары на этого человека. Без жалости. Без сомнений. Когда же завершающие слова последнего проклятия были произнесены, я вымолвил следующее монотонным, бесстрастным голосом: