Ни Оба-на, стоящий спиной к беглянке, ни Семка, с нехорошей улыбкой склонившийся над упавшим юношей, ни сам Герка не успели ничего предпринять. «Джинсовый» дядька попытался криком привлечь внимание коллег, но безнадежно опоздал. Лиля появилась из тени, отбрасываемой карликом. Выскочила, как одна из тех дурацких пружинных игрушек, что засовывают в красивые маленькие коробочки, чтобы устроить друзьям веселый розыгрыш. Только вместо того, чтобы крикнуть «Бу!», панкушка воткнула в жилистую шею коротышки невесть откуда взявшийся выкидной нож. Пока последний из живых Близнецов стремительно становился мертвым, исторгая из пробитой артерии потоки крови, Лиля уже подскочила к Герке. Помогая встать, она одновременно умудрилась сунуть ему в руку нагретый кругляшок и шепнуть, обжигая ухо горячим дыханием:

— Беги! Добром отдаю, только беги!

Откуда только силы взялись? Герка побежал. Только спустя несколько минут, когда он уже потерялся среди холмов городской свалки, он понял, что Лиля не побежала следом. Лиля осталась.

Он бы вернулся за ней. Нет, правда, вернулся бы. Но грубая ладонь, соленая и пахнущая резиной, явившись ниоткуда, запечатала ему рот, утянув куда-то в недра груды искореженного металлолома. Ровно за секунду до того, как по этому месту пронесся рычащий от ярости Оба-на.

* * *

Открытка с пухлощеким медвежонком проскользнула в квартиру Воронцовых незамеченной. Возвращаясь с работы в шестом часу вечера, Воронцова-мама открыла почтовый ящик и, не глядя, вынула из него довольно объемистый сверток бесплатных газет, рекламных объявлений, листовок и прочего накопившегося за день спама. У Валентины Ивановны не было никакого желания, стоя в подъезде, выискивать в этой кипе счета или почтовые извещения, потому-то она, не глядя, сунула макулатуру в сумку, решив разобраться с ней позже. Открывая входную дверь, женщина повздыхала над недавно появившимся на ней граффити. Не то чтобы зеленый клевер с четырьмя лепестками сильно уродовал и без того изрисованный подъезд (во всяком случае, он был гораздо лучше надписи «ГРИНЯ — П…ДОР!», выцарапанной прямо в побелке над электрощитом), однако Валентина Ивановна не одобряла уличное искусство в принципе. От детей, которые не уважают общественную собственность, можно ждать чего угодно, считала она. Впрочем, рисунок занимал ее мысли лишь до тех пор, пока входная дверь не закрылась. Как только Валентина Ивановна оказалась дома, сумка тут же повисла на крючках в прихожей, а бумажный спам перекочевал на тумбочку. Запрятанная между буклетом о «горячих путевках» в Египет и брошюркой иеговистов открытка не обнаружилась до самого позднего вечера, когда, выскользнув… Впрочем, не будем забегать вперед.

К началу седьмого домой вернулся глава семьи, несущий под мышкой зареванную маленькую Наташку. Путь домой пролегал мимо ларька с различной мелочевкой, львиную долю которой составляли игрушки китайского производства — недостаточно качественные, чтобы украсить собой полки нормального детского магазина, но достаточно яркие, чтобы ни один ребенок младше шести лет не смог пройти мимо. Миновать эту цитадель соблазна без истерик со стороны младшего чада умела только мама. Папа же, как человек строгих моральных принципов, просто игнорировал весь шантажистский арсенал дочери, включая бесконечные слезы и топанье ногами. Вот и сейчас, по-быстрому сплавив ребенка под присмотр супруги, Владимир Михайлович поспешно ретировался в душ, смывать накопленную за день усталость. А заодно немного отдохнуть от ультразвука, исторгаемого Наташкиным горлом.

Успокоить крикунью удалось только подкупом. Несколько ложечек густого взбитого крема заставили девочку забыть о ларьке, доверху забитом Самыми Необходимыми Каждому Ребенку Вещами. Вообще-то крем предназначался для пропитки торта, коржи которого в настоящий момент доходили в духовке, однако Валентина Ивановна справедливо решила, что такая пигалица, как Наташка, вряд ли много наест даже черпаком, не то что чайной ложечкой. К пятому дню рождения дочери Воронцова-мама готовилась ответственно — как-никак, первый в жизни юбилей. По большому счету, конечно же, пол-юбилея, ведь придумавшие это слово римляне отмечали им исключительно даты с нолем на конце. Но, будучи русской женщиной, Валентина Ивановна плевать хотела на все эти римские заморочки и со свойственной своей нации широтой души наряду с десятками считала юбилейными датами также и пятерки.

Пока супруг, отфыркиваясь, плескался в ванной, Валентина Ивановна занималась тысячей дел разом, из которых выпечка торта для угощения Наташкиных гостей являлась далеко не самым сложным. Ведь, как известно, пока ребенок не начал ходить в школу, все его дни рождения — праздник скорее родительский. Да и после, еще несколько лет подряд, родители продолжают отмечать рождение своего чада с гораздо большим размахом, нежели оно само. На день рождения Наташки к чете Воронцовых обещались наведаться старые друзья с детьми. Вечером перед приходом гостей Валентина Ивановна превращалась в некое подобие индуистского четырехрукого божества, которое шинковало, разделывало, пассеровало, варило, смазывало, перемешивало, натирало, жарило и вообще свободно успевало проделывать великое множество иных кухонных дел. За годы готовки каждое движение стало выверенным и отточенным, как немецкие ножи, которые супруг подарил ей на позапрошлое Восьмое марта. Собственно, как любой мастер, на своем «втором рабочем месте» Валентина Ивановна могла ориентироваться даже с плотной повязкой на глазах. Она уже давным-давно забыла, когда в последний раз обжигалась или резалась по неосторожности. Однако оказалось достаточно маленького толчка, чтобы выбить ее из, казалось бы, глубокой, давно проторенной колеи ежедневной «кухонной повинности».

— Мам, а Гелка когда велнется? — старательно облизывая ложку, спросила перемазанная кремом Наташка.

Вроде бы короткий, невинный вопрос, а рука Валентины Ивановны дрогнула. Хваленая немецкая сталь перерубила длинный ноготь на указательном пальце и, едва не оттяпав следом первую фалангу, воткнулась в разделочную доску. Растекшийся из нарезанного помидора сок казался густым, тягучим, пронзительно ярким… как кровь. Совершенно некстати женщина поняла, что в кухне чудовищно душно. Что в мешанине ароматов и паров практически нет кислорода. Внезапно навалившееся бессилие не позволяло ей даже дойти до окна, чтобы открыть форточку. Открыть настежь, впустив в дом душный, но все же по-вечернему прохладный воздух. Выветрить из головы тревожные образы, от которых глаза наполнились слезами, а непослушные руки противно подрагивали. Сил хватало только на то, чтобы стоять, упершись ладонями в стол.

— Как хорошо, что в плошке еще много крема, — отрешенно подумала Валентина Ивановна. — Только бы Наталка ничего не заметила…

Не видя себя, женщина все же прекрасно понимала, что ее бледный вид сейчас способен напугать даже взрослого, не то что ребенка. Она даже не поняла, откуда вдруг взялись сильные мужские руки, уверенно подхватившие ее под мышками. Просто позволила бессилию взять верх и рухнула в них, вымотанная немым сопротивлением. Сквозь набившуюся в уши вату она слышала, как муж, тщательно маскируя беспокойство, шутливо ворчит на сладкоежку Наташку, у которой теперь «точно животик заболит». Норовящие расползтись в разные стороны зрачки с трудом фокусировались на дочке, удивленно застывшей с ложкой во рту. «Это мой единственный ребенок!» — с уверенной настойчивостью метронома стучалась в голове мысль. Но, подобно профессиональному бэк-вокалу, выгодно оттеняющему солиста, ей вторило тихое: «Единственный ли? Точно единственный? Ты в этом уверена?»