В свете всего вышеизложенного можно попытаться объяснить содержащиеся в воспоминаниях Хрущева и Кагановича утверждения, будто вопрос об оглашении доклада о культе личности решался на самом съезде, о чем уже говорилось в начале этой главы. По-видимому, сказалась аберрация памяти мемуаристов. Причем двойная. Ведь споры начались 21 или 23 января и закончились 22 февраля в одном и том же помещении — комнате отдыха за авансценой зала заседаний Большого Кремлевского дворца. К тому же, между заседаниями Президиума ЦК 9 и 22 февраля не прошло и двух недель, на первом из них решали, оглашать доклад на съезде или нет, на втором — о чем конкретно говорить и когда именно. И там, и там спорили ожесточенно и при остром дефиците времени (в последнем случае — в перерыве между заседаниями съезда). Разве не трудно было много лет спустя перепутать оба эти события, помнить о них как об одном и том же?

Пока высшее партийное руководство изучало проект доклада, некоторые из делегатов, проведавшие, что скрывает эвфемизм «культ личности», поспешили предложить свои услуги. 24 февраля маршал А.И. Еременко посылает Хрущеву записку: «Если Вы будете в своем докладе по особому вопросу касаться военных дел и если найдете нужным в той или иной степени коснуться Сталинградской битвы, то по этому вопросу докладываю настоящую справку». Суть ее заключалась в утверждениях, что решения Сталина по оперативно-организационным вопросам обороны города «чуть ли не привели к падению Сталинграда» и что «если бы был принят план Сталина по разгрому войск Манштейна.., то Манштейн, безусловно, выполнил бы свою задачу и освободил бы окруженных».

В одной из папок, содержащей тексты и заготовки выступлений председательствующих на заседаниях съезда, имеется такой документ: «Объявить в конце утреннего заседания. «Сегодня в этом зале состоится заседание совета представителей делегаций. В 6 часов состоится закрытое вечернее заседание съезда. На этом заседании присутствуют делегаты с решающим и делегаты с совещательным голосом»». Документ этот не датирован, но, без всякого сомнения, относится к 24 февраля, когда состоялись выборы руководящих партийных органов.

Согласно стенограмме этого заседания, открывший его Хрущев предоставил слово Суслову, а тот, «по поручению совета делегаций», внес предложение увеличить количественный состав Центрального комитета и Центральной ревизионной комиссии для того, «чтобы усилить представительство союзных республик, а также целого ряда новых областей, созданных у нас в Российской Федерации в последнее время». Предложение это было одобрено. После этого Суслов зачитал списки кандидатур, выдвигаемых в члены ЦК (133 на 133 места), в кандидаты в члены ЦК (122 на 122 места) и в члены ЦРК (63 на 63 места).

— Вот список названных товарищей, — подводит промежуточный итог Хрущев под аплодисменты присутствующих. — Будут ли отводы товарищам, названным в состав Центрального комитета? У кого?

Из зала раздалось: — Нет! И снова бурные аплодисменты.

— Отводов никто никому не дает, — констатировал Хрущев. — Будут ли дополнительно названы кандидатуры для голосования?

И опять голоса из зала:

— Нет!

Хрущев для проформы спрашивает еще раз:

— Никто не назовет других кандидатов? И в который раз слышит дружное «нет», после чего объявляет (разумеется, под «бурные, продолжительные аплодисменты»):

— Тогда принимаются названные, выставленные кандидаты для голосования в состав Центрального комитета. Затем поднятием карточек избирается счетная комиссия из 33 человек, и Хрущев объявляет перерыв на два часа (до 9 часов 30 минут) для подготовки зала к голосованию.

В тот же вечер, но уже после голосования, собралась счетная комиссия. Избрав своим председателем заведующего отделом партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам Громова, она принялась считать бюллетени по выборам членов ЦК. Их было роздано 1341, все они были опущены в урны и признаны действительными. Но только в 11 из них кандидаты оказались вычеркнутыми. По 1 голосу против получили секретари ЦК Хрущев и Аристов, первые секретари Московского горкома и Челябинского обкома Е.А. Фурцева и Н.В. Лаптев, а также маршалы И.С. Конев и Р.Я. Малиновский. Министр обороны маршал Г.К. Жуков получил 2 голоса против. А Маленков «схлопотал» 3.

Шпаргалка для председательствующего на следующем и тоже закрытом заседании съезда очень лапидарна: «25 февраля, утро. Председательствует тов. Булганин. Доклад т. Хрущева». Стенограмма этого заседания тоже довольно краткая и включает в себя вступительное слово Булганина, зачитанный им проект постановления съезда «О культе личности и его последствиях», а также следующее пояснение: «Имеется в виду, что доклад тов. Хрущева Н.С. и принятое съездом постановление “О культе личности и его последствиях” не публикуются в настоящее время, но эти материалы будут разосланы партийным организациям».

Стенограмму предваряет текст самого доклада Хрущева «О культе личности и его последствиях». С достаточной долей вероятности можно считать его первым экземпляром. Он без правки и пометок, если не считать трех вставок, касающихся предупреждений 1941 г. из Лондона и Берлина о готовящейся войне, депортации кавказских народов в 1944 г. и так называемого «Ленинградского дела». Текст этот идентичен тому, что был опубликован в 1989 г.,[3]

Возникает вопрос: как строго придерживался его Хрущев? не отвлекался ли от него? не давал ли волю эмоциям? и что говорил, если его «заносило»? На этот вопрос могла бы ответить магнитофонная запись. Она наверняка велась[4]. Но, как утверждают архивисты, у них ее нет. Можно ли им верить? Ведь и сейчас некоторые из них продолжают утверждать, что «стенограммы в архиве не было — она на съезде не велась», что машинописный текст доклада о культе личности «не сохранился, потерян» и «до сих пор так и не найден», что при подготовке доклада к публикации они пользовались отпечатанной типографским способом брошюрой с грифом «не для печати», которую зачитывали после съезда на партийных и комсомольских собраниях и которая представляла собой правленый Хрущевым текст, разосланный членам президиума ЦК 1 марта 1956 г. Одно другого не исключает. Вполне возможно и даже весьма вероятно, что брошюра полностью повторяла окончательный текст доклада, который лежал перед глазами Хрущева 25 февраля и на который он получил санкцию от своих коллег 22 февраля. А многое из «отсебятины» ему пришлось убрать, но не все.