Мишел рассказывала о фильме, который ставит Спилберг, о своей роли, о замечательном сценарии, о глубоком смысле всего, что окружает ее в последнее время. Какие-то вопросы Алиса задавала и Торганову, все так же многозначительно улыбаясь. Он отвечал и спешил: ему очень хотелось прикрыться чем-нибудь и исчезнуть.

Наконец включили свет, съемки закончились. Алиса предложила всем остаться, но Мишел покачала головой:

– Простите, но у меня уже нет времени.

Николай тоже сказал, что устал.

Алиса не стала его задерживать, только поцеловала и спросила:

– Ты домой?

Он кивнул, и только садясь в арендованный лимузин, понял, что не знает, где его дом. Съемная квартира в высотном доме на Мосфильмовской улице – вряд ли. Нью-йоркская с видом на Центральный парк – может быть, но там тоже одиноко и скучно. Отцовская квартира в Москве – и в ней он чужой, среди незнакомой мебели и запахов. Может быть, бабушкина в Петербурге, но бабушки уже нет, и в тех комнатах прозябают теперь лишь смутные воспоминания детства: будущее не постучится туда никогда. Дни пролетают неприкаянные, а о том, где ночует его собственная душа, Николаю думать не хотелось.

– Только не в отель, – произнесла Мишел, прижимаясь к его плечу. – В отеле меня караулят папарацци.

Он привез ее на Мосфильмовскую, где они проговорили до рассвета. Потом Николай вызвал такси и довез Мишел до гостиницы, но из машины не выходил, хотя никаких папарацци вокруг не было. Из-за крыш домов вылезало неспешное осеннее солнце, отражаясь в стеклах припаркованных у гостиницы автомобилей.

– Ты любишь эту девушку? – спросила Мишел.

Торганов пожал плечами, еще совсем недавно не стал бы задумываться. Но теперь что-то изменилось в нем, а может, и в мире. Мысли об Алисе отошли и стояли теперь в сторонке, видимые ему, но почти посторонние.

– Не знаешь? – удивилась Мишел.

– Люблю, вероятно.

– Читая твои книги, я думала, что ты все знаешь о любви, но, оказывается, ты такой же, как все, как я сама.

Конечно, он такой же, как и все. В этом Торганов не сомневался никогда. А если и говорил иногда красиво, так это только для того, чтобы скрыть свое незнание. Проще всего отвечать на вопросы общими, но красивыми фразами; проще всего прикидываться умным, когда не знаешь ответа на самые простые вопросы.

– Мне жаль тебя, Ник, – вздохнула Мишел.

Он не хотел смотреть ей в глаза и ответил, пристально наблюдая за парением голубей, слетающихся на завтрак к подстриженному газону.

– Достоин жалости тот человек, который считает, будто знает, что такое любовь. Если нет тайны, значит, нет и счастья ее постоянного постижения.

– Мы увидимся еще?

– Конечно. А кто нам может запретить?

Он поцеловал Мишел коротко, словно украдкой. Потом смотрел, как она шла ко входу в отель. Тонированные двери раздвинулись, и Мишел исчезла за ними.

– Знакомое лицо у вашей дамы, – произнес водитель. – Она на одну актрису похожа. Только та помоложе будет.

И поскольку Торганов ничего не ответил, таксист спросил:

– Куда ехать?

Алиса была уже дома, она лежала в постели и, когда Николай заглянул в спальную, спросила:

– Как провел ночь?

Похоже было, что она не сомневалась, для чего Торганов повез Мишел в свою квартиру. А то, где они были до утра, Алиса знала точно: водитель лимузина наверняка доложил ей.

– Не хочешь отвечать?

– Мы с Мишел просто разговаривали. Для ревности нет причины.

– А я и не ревную. Вот если бы ты переспал с моей редакторшей, то мне было бы обидно, что ты предпочел сисястую дуру.

Алиса говорила спокойно, но Николай понимал, что она ждет, когда он подойдет, может быть, ляжет в постель, обнимет, произнесет ласковые слова, а он стоял в дверном проеме, не решаясь приблизиться или уйти в другую комнату.

– Да и вообще, – продолжила Алиса. – Что такое ревность? Проявление инстинкта собственника. Незамужняя женщина боится потерять единственного любовника, потому что с ним связано все – мечты о благополучном будущем, семейном счастье, гнездышке и прочей ерунде. Замужняя боится потерять мужа, так как за этим может последовать развод, суд, раздел имущества, размен квартиры, в которую она вложила душу…

Николай по-прежнему стоял на пороге. Алиса села в постели, подогнув под себя ноги, взяла с тумбочки пепельницу и пачку сигарет. Не глядя в сторону Торганова, прикурила, выпустила струйку дыма.

– Ревность унижает обоих.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Николай. – Между мной и Мишел давно уже ничего нет.

– Было, есть – мне все равно. Один мой знакомый рассказывает всем, что его жена переспала со Сталлоне – некоторые ему завидуют. А другой во время фестиваля в Каннах укатил в Монте-Карло на всю ночь, просидел в казино, а когда вернулся в отель, сказал жене, что занимался любовью с Николь Кидман. Жена поверила, не обиделась, но потом все время расспрашивала: а какое у Кидман белье, а какая она в постели, а что вы пили?

– Ты все это выдумала прямо сейчас. Зачем?

Алиса не ответила, посмотрела на него и погасила сигарету о край пепельницы. Гасила долго, сигарета не хотела гаснуть, сопротивлялась, а потом сломалась. Николай наблюдал за процессом.

– Я пойду поработаю, – сказал он, – а ты отдыхай.

Он вышел в коридор и сразу услышал за спиной шлепанье босых ног. Обернулся, и Алиса тут же обняла его.

– Я сама предложила ей поучаствовать в телевизионной передаче о тебе. Мишел обрадовалась и попросила сто тысяч. Я согласилась, хотя это половина нашего бюджета. Вот такая я дура: хотела сделать тебе приятное.

Он готов был поверить, но потом вспомнил, что говорила редакторша о гениальном ходе с приглашением миссис Майлз, и теперь уже не верил ничему, что говорила ему Алиса. Стало вдруг жалко ее.

Николай прижимал к себе девушку, чувствовал незнакомый аромат ее новых духов, понимал, что она ждала его и наверняка мучилась, ревнуя. Не зная, что сказать теперь, он просто опустился на колени и поцеловал золотую ящерицу, замершую на ее пупке.

Алиса поежилась, как от щекотки, и сказала негромко, гладя его волосы:

– Когда вернулась, встретила отца. Он спросил, почему я одна, пришлось отвечать, что ты решил этой ночью поработать у себя дома.

– И что Пал Палыч?

– Ничего. Сказал только, что хотел пригласить тебя на охоту в Завидово.

Эти слова показались Николаю ненужными, да и весь предшествующий разговор растаял, словно происходил в другом мире, где живет другой Николай Торганов – неизвестно кто, обыденный и серый, не нужный никому, разве что пролетающим над болотом серым уткам, которых он не собирается убивать.