Ванзаров захлопнул дверь.

– Где выключается аппарат?

Доктор указал на рукоятку, зажатую в медных пластинах, от которых тянулись к потолку электрические провода.

– Выключайте немедленно!

Могилевский повиновался, не понимая, что происходит, рубильник отключил ток. Наконец он спросил, для чего вся эта суета: осталось еще пять минут процедуры.

– Господина Веронина кашель больше не беспокоит, – сказал Ванзаров, подпирая спиной дверь.

– Это мне решать, – возразил доктор. – Одного раза недостаточно.

– Такой ингаляции хватит и одного раза.

– Да с чего вы взяли? – вконец возмутился Могилевский. – Позвольте пройти, меня пациент ждет…

– Стойте где стоите, – последовал приказ, которого трудно было ослушаться. – Раньше надо было беспокоиться. Он мертв.

Доктор обменялся взглядом со Стрепетовым. Оба мало что поняли.

– Кто мертв?

– Ваш пациент, Веронин.

– Что, яд уже подействовал?! – Могилевский схватил себя за запястье, проверяя пульс.

– Яд подействовал, – согласился Ванзаров. – Только это фокус почище, чем распилить живую барышню на глазах публики.

– Да какой фокус?

– Заставить человек взять чашку, предназначенную именно для него.

– Их же вынесли на подносе все вместе, – заметил Стрепетов. – Каждый брал какую хотел…

– В том-то и фокус, – сказал Ванзаров.

– Да поясните же наконец! – не выдержал доктор.

– Фокус в том, что фокуса нет, – последовал ответ. – Человек поступает так, как велит ему характер. Вот и весь секрет…

– Я ничего не понимаю! – вскричал Могилевский. – Это какой-то нескончаемый ужас… Еще один мертвец! Хоть бы скорее конец!

– Вместо того чтобы кудахтать, как… – Ванзаров вовремя поймал бешенство за хвост, два фейерверка в один день – это чересчур. – Надо было исполнять то, что вам сказано: никого не пускать в процедурную. А вы что?

– Как я мог! Он же просил…

Пора было с этим заканчивать. Счастье, что Могилевский и Стрепетов до сих пор живы. Если это так, значит…

– Извините, доктор, мою резкость, – примирительно сказал Ванзаров. – День сегодня нелегкий. Всему виной психологика…

– Что, простите?

– Веронин повел себя не из-за жадности…

– Не понимаю, о чем вы, – сказал Могилевский, ощупывая себя.

– Логика поведения карточного шулера, – продолжил Ванзаров думать вслух. – Он думает, что два туза в одной сдаче не повторяются, а снаряд два раза в одну воронку не летит. Это логика покера. Вот что это такое…

Стрепетов незаметно показал на висок: дескать, бедняга в уме помешался от страха ожидания смерти. Доктор не готов был спорить на этот счет. Поведение Ванзарова показалось бы ему чрезвычайно странным. В любой другой день. Но в этот, с третьим трупом в санатории и грядущим всеобщим концом, граница странности отодвинулась к новым горизонтам. Главное, пульс в норме и признаков агонии у него не наблюдается.

– Что прикажете делать? – спросил доктор.

– Все лечебные процедуры отменить. Купания, растирания, даже физическую гимнастику, от греха подальше. Здесь запереть на амбарный замок, а лучше заколотить досками.

– А с этим… – Могилевский указал на закрытую дверь… – что делать?

– Пусть сидит там, хуже ему не будет…

– Но ведь…

– Будет сидеть, – жестко сказал Ванзаров. – До прихода полицейского криминалиста туда никто не войдет. Заодно пусть проветрится…

Доктор не скрывал своего неудовольствия.

– Ну, если вы так желаете…

– Да, я так желаю… – И Ванзаров обратился к месье Стрепетову, старательно делавшему вид, что его здесь нет: – Забирайте жену из курзала, сидите в номере и нос оттуда не высовывайте.

– Но позвольте… – попытался возразить Стрепетов.

– Не позволю. Если хотите встретить Рождество, выполнять мои распоряжения. Еще есть возражения?

Возражений не было.

Ванзаров подождал, пока доктор все закроет, и забрал себе ключ. Он был возбужден чрезвычайно и не мог поручиться, что совладает с эмоциями. Да что там эмоции – с бешенством, так будет честнее. Причина была проста и малоприятна: противник обыгрывал его на его же поле. Позволить такое было невозможно, но и сделать он мог немного…

Дарья Семеновна все еще не вставала с кресла напротив окна. Мысли ее если и бродили, то казались ненужной и пустой шелухой, от которой через несколько часов не останется ничего. Она не жалела себя, она жалела этот прекрасный мир, который ей придется оставить так рано. Понимая бесполезность борьбы, она захотела провести конец своей жизни в покое и мире.

Этого ей не суждено было получить. Ванзаров подошел и сел напротив нее, заградив окно.

– В иной ситуации я никогда бы себе этого не позволил, но у меня нет выбора, – сказал он, глядя прямо ей в лицо. – Ваш брат мертв.

– Мы все уже мертвы, – тихо ответила она.

– Он умер полчаса назад.

– Орест всегда спешил. Но яд опередил его. Жаль, что он стал первым. Это лишь доказывает, что все мы уйдем вслед за ним.

– Как раз на эту первую и простую мысль была сделана ставка.

Она наконец взглянула на него.

– Я хотела бы оплакать брата, но у меня не осталось сил… Кто оплачет меня?

– Ваша племянница, Марго, – сказал Ванзаров. – Когда придет время.

– Это жестокая шутка, господин полицейский, – ответила она. – Я должна корить себя, что позволила ей выпить это вино… Какая ирония: вино года ее рождения убивает всех нас. И ее… Говорила ей: притворись, не пей… Сердцем чувствовала…

– Марго для вас как дочь?

– К чему эти расспросы теперь?

– Чтобы спасти ее, – твердо ответил он.

Дарья Семеновна устало улыбнулась.

– У вас не хватит сил, молодой человек.

– У меня сил больше, чем вы думаете. Мне нужна небольшая помощь.

– Что я могу?.. – Она закрыла глаза ладонью.

– Расскажите мне про отца Марго. Настоящего отца…

Вопрос оказался столь неожиданным, что Дарья Семеновна вышла из ватного оцепенения.

– Зачем вам?..

– Расскажите мне про Аркадия Николаевича Криницина, чиновника канцелярии градоначальства.

– Что вы хотите знать? – Голос ее стал сухим и напряженным.

– Все, что угодно. Например, почему Марго носит фамилию опекуна, а не родного отца. Самоубийство – грех. Но не повод лишать ребенка родной фамилии.