– Все забыто, не надо ворошить прошлое. Особенно в преддверии вечности… – сказал Дарья Семеновна.

– У сыскной полиции еще есть вопросы. Значит, вечность подождет, – сказал Ванзаров. – Криницин был повенчан с вашей сестрой? Как случилось, что его родственники отказались от Марго? Почему ей дали отчество вашего брата? Почему Криницин застрелился, когда у него на руках была новорожденная дочь? Почему Марго так упорно не допускали к памяти об отце? Где его вещи, которые должны были перейти к Марго? Кто лежит в могиле под фамилией Криницина? Это только первые вопросы. Настоящие начнутся, когда я доберусь до архива Департамента полиции и посмотрю дело о самоубийстве чиновника Криницина. Если оно вообще существует…

– Не надо, – тихо сказала Дарья Семеновна. – Оставьте прошлое в покое… Уже некому предъявить счет… Брат ушел…

– Это вы подарили Марго счет в Сибирском банке?

– Нет… Все мои средства были в распоряжении брата. Он все спустил… Так что яд теперь к лучшему. Все страдания кончатся…

Сидеть на одном месте Ванзаров больше не мог. Он вскочил, отпихнул стул и уселся на подоконник. Ужасные манеры, но кому до них есть дело? За спиной у него небо красилось в розовый закат. В фигуре его было что-то от посланника вечности. Которому незнакома жалость. Дарья Семеновна невольно ощутила это.

– Теперь я расскажу вам…

– Дайте покой перед концом.

– Конец отменяется, – сказал Ванзаров, демонически скрестив руки на груди, чего прежде не делал. – Двадцать лет назад ваш брат Орест совершил гнусный поступок: шулерски обыграл молодого человека…

– Пощадите…

– …И потребовал от него, чтобы тот навсегда покинул Петербург в счет уплаты долга. Примерно тогда же, чтобы загладить грехи шулерства, он совершает уже благородный поступок, а именно: берет в опеку племянницу, дочь своей родной сестры, умершей родами, и дает ей свое отчество. Отец девочки с горя пустил себе пулю в лоб. К чему ваш брат, видимо, никак не причастен. В канун совершеннолетия Марго вдруг получает небольшое наследство непонятно от кого. А ваш брат в пух и прах проигрывает все и даже больше явившемуся с того света, то есть из Америки, молодому человеку с американским паспортом на имя Джона Маверика.

– Не надо…

– …А ваша тетушка валяется у этого Маверика в ногах и просит прощения за то, что осталось в прошлом… Дарья Семеновна, неужели вы хотите сказать, что в подобную чушь можно поверить? Не делайте этого, не оскорбляйте психологику. Ей, конечно, наплевать, но вот мне будет чрезвычайно обидно…

Дарья Семеновна закрыла глаза и сидела молча. Ванзаров не беспокоил ее. Пыл его заметно поугас. Возможно, закат подействовал.

– Что вы от меня хотите? – наконец спросила она, не разжимая век.

– Вам известно, что я хочу от вас услышать. Просто подтвердите очевидное… – сказал он. – Вы готовы?

Старой тетушке не оставили выбора.

Ванзаров услышал то, что хотел.

– Благодарю, – сказал он. – Сейчас вы нужны Марго. Будьте с ней, не оставляйте ее одну. Найдите слова, чтобы сообщить о смерти вашего брата.

– Марго не нуждается в утешении, – ответила Дарья Семеновна. – Она не из тех, кто будет оплакивать своего опекуна.

– Будьте рядом с ней, прошу вас, – повторил Ванзаров. – Сейчас это самое главное.

Прежде чем покинуть гостиную, он подошел к Францевичу, пребывавшему в полной апатии.

– Вижу, ротмистр, сил на поиск противоядия потрачено много, а результата нет…

Францевич только криво усмехнулся.

– Будто вы сквозь стены видите…

– Есть одна мысль, – сказал Ванзаров, подергивая ус. – Кадки с пальмами. Идеальное место для тайника…

Идея легла на взрыхленную почву. Потухший огонек разгорелся с новой силой. Францевич восстал, полный сил, и даже забыл поблагодарить.

Ванзаров не стал дожидаться, когда гостиная будет уничтожена окончательно.

Записная книжка Г. П.

Моя дорогая Агата! Какое счастье, что могу рассказывать вам о происходящих событиях, находясь в счастливом отдалении во времени и пространстве. Только моя осмотрительность и вечная осторожность уберегли от неминуемой беды. Представьте себе, сегодня перед обедом в гостиной собралось почти все общество. Подали доброе бордоское вино. По дикой русской традиции его пьют из чашек! Добро это был бы глинтвейн, так ведь нет! Ну, не будем судить чужие нравы. Скажу откровенно: я был рад глотку хорошего вина. Мороз меня вконец замучил. Но стоило мне поднести чашку, как мой чуткий нос подал сигнал тревоги: у вина отчетливо слышался аромат миндаля. Вам не надо объяснять, какой известный яд имеет столь невинный запах. Если бы я выпил эту чашку, меня ждала неминуемая и мучительная смерть. Но убийца просчитался. Незаметно я вылил содержание чашки в кадку с пальмой. Этот неприятный случай лишь подтвердил: я на правильном пути, поэтому от меня хотят избавиться. Пока же большую часть времени я провожу в наблюдениях. Так, мне удалось установить, что милая барышня Марго имеет обыкновение о чем-то шептаться с господином, у которого польская фамилия, что-то вроде «Наулоцки». Они часто остаются в укромном месте, и господин этот что-то с жаром говорит ей. Незнание русского опять сильно мешает, я не могу понять по губам, о чем идет речь. Также я заметил, что господин полицейский Ван Заров глупее, чем я думал. Кажется, он целиком попал под обаяние этой самой Марго, она вертит им как захочет. Скажу вам, дорогая Агата, что нет ничего страшнее любви, которая мешает выполнению долга. Она ослепляет, лишает правильного взгляда и не дает разглядеть очевидное. Опасаюсь, как бы мой коллега из русской полиции не подхватил это опасное заболевание. Кстати, погода настала чудесная. Я понимаю, что в зимней России есть свое очарование. Правда, оно слишком дорого обходится. Я почти не чувствую ног. Прошло уже больше суток, а мы по-прежнему отрезаны. А теперь хочу рассказать вам, дорогая Агата, самые неожиданные новости. Представьте: нескольких гостей сразила внезапная смерть. Доктор уверяет, что это – сердечный приступ. Господин Веронин умер, принимая ингаляцию. А его пожилая спутница умерла, когда ей делали косметическую маску. К сожалению, обстоятельства не позволяют мне досконально изучить тела. Тогда я наверняка бы смог выйти на убийцу. Ничего так не оставляет следов, как отравление. Особенно неумелыми руками. Имейте это в виду, дорогая Агата, когда соберетесь кого-нибудь отправить на тот свет. Кажется, я заразился не только русским юмором, но и печалью: я скучаю по родине. Она где-то далеко, там, где идут наши теплые грибные бельгийские дожди… Как не хватает мне их здесь, в русских морозах…

Сорочка Владимира Петровича была расстегнута, из открытого ворота виднелся треугольник бледной кожи. Жилетка и пиджак разлетелись на кровать и чайный столик. Галстук свернулся змеей на ковре. В таком виде его, вероятно, не заставала ни одна живая душа. Игнатьев всегда был идеалом нотариуса: строгий, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, с аккуратно завязанным галстуком, в крахмальной чистой сорочке. Такой вид подчеркивал: это человек состоит из одних достоинств. А печать его – тверже золота. Оттого преображение его было еще более внезапным.