Поражает жестокость, с которой римляне разоряли города. Полибий описывает поведение римлян после захвата Нового Карфагена в Иберии в 209 году до н. э. Сципион, следуя римскому обычаю, приказал своим войскам атаковать гражданское население: убивать всех, кого встретят, не щадя никого, независимо от возраста. Полибий считает, что римляне следовали этому обычаю, чтобы внушать ужас своим врагам. В результате, говорит он, когда города захвачены римлянами, улицы завалены трупами мирных жителей и даже собак и других животных. Как только предводитель Нового Карфагена сдался, Сципион распорядился прекратить резню и начать разграбление. Вся награбленная добыча была собрана на рыночной площади, чтобы генерал разделил ее по своему усмотрению (Полибий, Всеобщая история, X.15).

Шокирующая картина. Однако она не выходила за рамки принятых правил ведения войны. В другом месте Полибий ясно показывает, что и в мародерстве были строгие границы допустимого, нарушение которых считалось бесчинством: «Отнимать у неприятеля и уничтожать крепости, гавани, людей, корабли, плоды, вообще всё то, потеря чего обессиливает противника, выгодно для борющегося и облегчает ему достижение цели, — к этому обязывают нас законы и правила войны». Это вполне нормальные военные действия, утверждает античный автор и продолжает: «Но без всякой нужды сокрушать храмы, вместе с ними кумиры и все подобные сооружения, уничтожение коих не сулит ни малейшей выгоды одному и нисколько не ослабляет сил другого, по крайности, для той войны, которая ведется в данное время, — не есть ли это поведение неистовствующего безумца?» (Всеобщая история, V.11)[81]. Только тираны намеренно творят зло и утверждают свою власть с помощью страха, в результате чего становятся предметом ненависти для своих подданных и сами ненавидят их, продолжает историк. Если же завоеватель хочет благополучно править народом, он должен заслужить это добрыми и гуманными поступками.

Возможно, кровавые бесчинства римлян станут понятнее в более широком контексте обхождения с поверженными врагами. Степень их жестокости была пропорциональна упорству оказанного сопротивления. Римляне как бы давали понять жителям других городов: лучше покориться без боя — дешевле обойдется.

Имеется у нас также интересный пример из художественной литературы. В написанном на древнегреческом языке романе «Эфиопика» ранневизантийского писателя Гелиодора рассказывается, как некогда при осаде древнеегипетского города Сиена (современный Асуан) эфиопами в союзе с быстроногими дикарями из племени троглодитов[82] горожане осознали бесполезность сопротивления и массово покинули город, сдавшись на милость врагу. Открыв городские ворота, они вышли, а идущие впереди держали ветви в знак мольбы и несли изображения богов. Не дойдя до эфиопов, они упали на колени, умоляя о пощаде. Чтобы возбудить сострадание, они также положили перед собой своих маленьких детей (Гелиодор, Эфиопика, IX).

Да, это вымышленная история и к тому же вовсе не про римлян. Но ведь написана она не где-то, а в Римской империи и, стало быть, не может не отражать коллективного бессознательного мышления жителей осажденного города в рамках той эпохи и культуры. «Держаться до последнего или сдаться на милость врага?» Для древних эта морально-этическая дилемма была ведь еще и вопросом физического выживания.

Когда противники оказывали римлянам особо яростное сопротивление, как, например, иудеи в 67–70 годах, репрессии носили очень жесткий характер — вплоть до попрания и истирания из памяти богов непокорных народов. Священные для евреев реликвии были изъяты из Иерусалимского храма и выставлены в Риме на всеобщее обозрение в ознаменование победы над мятежной Иудеей. В современном понимании этот триумф является военным преступлением, здесь имели место и публичные казни вождей восставшего народа. Ливий передает отношение принуждаемых римлянами к покорности следующей фразой, вкладываемой в уста непокорного жителя мятежной Капуи: «Я готов к смерти, но, пока я свободен, пока я сам себе владыка, я избегну мучений и позора, которые готовит враг, и умру достойной и даже легкой смертью : меня не протащат в оковах всем напоказ по Риму в триумфальном шествии; не спустят в тюрьму, не привяжут к столбу, не истерзают розгами; я не подставлю шею под римский топор» (История Рима, XXVI.13)[83]. Однако с точки зрения римлян триумф был необходим, ибо должен был ознаменовать очередную победу Рима и придать гражданам надлежащее воодушевление, а заодно и утвердить римское господство над завоеванным народом посредством его обезглавливания (в прямом и переносном смысле, в зависимости от судьбы покоренных правителей).

Овладев новой территорией, Рим творил здесь сущий произвол. Тем не менее имели место и некие ограничения. Устрашение и милосердие служили кнутом и пряником; пресекалось всякое поползновение к сопротивлению агрессорам; завоеванным народам внушалось уважение к римлянам. Едва ли римляне были бессердечны. Они были подчеркнуто переменчивы. И это диктовалось необходимостью. Так, римляне прибегали к языку насилия строго дозированно и ровно в той мере, в какой намеревались воздать противникам должное.

Внимательный читатель заметил, что большинство упомянутых выше военных преступлений римлян относятся к эпохе республики. Отчасти это обусловлено тем, что именно на тот период приходятся самые яркие их примеры. Автору этой книги, как всякому историку, нужны занимательные рассказы — для оживления повествования. Именно во времена республики Рим расширял границы своих владений, агрессивно и стремительно завоевывая земли соседей — для будущей империи. При республике военные конфликты по всему периметру государственной границы были естественным состоянием римского общества. С наступлением имперской эпохи количество внешних войн снизилось весьма значительно (оно снова возросло на закате империи вследствие возобновившегося натиска варваров).

Подозреваю, что римская этика ведения войны особых изменений не претерпела с приходом императоров. Тит Ливий создавал свою версию истории, откуда почерпнуты многие пересказываемые здесь рассказы, в правление Августа; в его текстах ярко прослеживается желание продемонстрировать преемственность империи республике именно в военной политике, во взглядах на ведение боевых действий. Важный момент: войны против внешних врагов сменили междоусобные гражданские войны между претендентами на римский престол. Но и они случались относительно редко. В новых условиях при сохранении милитаристской риторики и военизированного характера римского общества подавляющее большинство жителей подвластных Риму земель в течение жизни ни разу лично не сталкивались со всеми ужасами войны. Это в равной мере касалось и римской армии, в рядах которой насчитывалось около 400 тысяч воинов, и гражданского населения численностью порядка 60 миллионов человек. Таким образом, вооруженных сил численностью менее 1% от общего народонаселения хватало для защиты мирных жителей от внешних агрессоров.