Большинство чехов не согласились с обвинениями, выдвинутыми против Гуса, и продолжали поддерживать его идеи. Так возникло первое разделение христианского мира по конфессиональному принципу. Прага попала в руки гуситов и восстала против императора, которым был король Богемии. Накал восстания повысился благодаря распространению в среде восставших идей самой радикальной части гуситов, которые носили особое название — табориты. В религиозном плане чехи отделились от римской Церкви, возникшая новая общность распространилась и на светскую жизнь, что проявлялось в двух аспектах. На уровне национальных чувств это движение утвердило предпочтение, отдаваемое чешскому языку и культуре перед культурами иностранными, в частности перед немецкой. В социальном плане движение отвело самую важную роль крестьянству и уничтожило феодальные структуры. Церковь и немецкие курфюрсты организовали против гуситов четыре крестовых похода в период с 1421 по 1431 год. Войско гуситов — пешие крестьяне, сражавшиеся под защитой своих телег и воспламененные религиозным чувством, — заставило вражескую кавалерию повернуть назад и в 1428–1429 годах прошло, распространяя ужас и опустошение, по Лужице, Саксонии и Франконии. Движение гуситов было первым серьезным европейским революционным движением и ошеломило всю Европу. Император Сигизмунд был вынужден пойти на компромисс с умеренным крылом гуситов. Они выбрали своим вождем Иржи Подебрада, на счету которого были многочисленные победы. В 1458–1471 годах он стал королем Богемии, положив конец знаменитой династии Люксембургов и ослабив немецкие позиции в Богемии.

Наш обзор проблем, связанных с религией и сотрясавших Европу в XIV и первой половине XV века, проблем, которые вылились в более или менее ожесточенные противостояния, следует дополнить рассмотрением мирного эволюционного процесса, происходившего в христианском культе, — процесса, который оказал, вероятно, даже большее глубинное воздействие на мироощущение жителей Европы. Я имею в виду феномен «нового благочестия» (devotio moderna). Основой этого духовного течения стал эксперимент сына торговца сукном из Девентера в Голландии Геерта де Гроота. Гроот был священником и в 1374 году, оставив свои бенефиции (источники дохода), удалился в обитель Моннихёйзен и посвятил себя проповедничеству и организации религиозных общин, в которые могли входить священники, клирики и миряне, — это было движение «Братьев общей жизни»; параллельно он учредил и женскую ветвь. Гроот и его ученики проповедовали реформу церковных обычаев, осуждали симонию (продажу церковных должностей), накопление бенефициев, сожительство священников с женщинами и несоблюдение обета бедности. У «нового благочестия» не было той глубины, что отличала философию мистиков, распространившуюся в Европе в XIII и особенно в первой половине XIV века, но зато это движение указывало на конкретные каждодневные проблемы и предлагало простую и скромную веру, причем образцом для подражания служил сам Иисус в человеческом воплощении. В этой среде был создан труд «О подражании Христу», приписываемый Фоме Кемпийскому (умер в 1471 году); этот текст на много веков вперед станет настольной книгой и руководством к действию для благочестивых европейцев обоего пола. Возможно, «новое благочестие» и не сыграло существенной роли в зарождении более радикальных движений, повлекших протестантскую Реформацию, зато Игнатий Лойола позаимствовал у него кое-что для своей концепции иезуитского благочестия.

По мнению некоторых историков, конфликты, которые возникали в Европе в XIV и XV веках, были основаны на явлении психологического порядка — на национальном чувстве. Другие историки ставят под сомнение существование такого чувства в ту эпоху. Бернар Гене (Guenée) считает подобную постановку вопроса неправомерной и предлагает вместо нее следующую: «Что европейцы в конце Средних веков в каждом конкретном государстве понимали под „нацией“, и воспринимали ли жители отдельных государств себя как нацию? Из чего состояло и насколько сильным было их „национальное чувство“ и что оно давало каждому государству в плане силы и единства?» По мнению Гене, слово «нация» приобретает свой сегодняшний смысл только в XVIII веке. В конце Средневековья народность, страна, королевство являлись синонимами нации. В национальном мировосприятии того времени понятие «нация» соединялось с реалиями, с которыми у этого мировосприятия не было глубинных связей. Например, в Германии идея нации связывалась с империей, а не с самой Германией и даже не с германскими народами. Во Франции зарождение национального чувства считают напрямую связанным со Столетней войной. Однако Бернар Гене считает, что в основе этого чувства лежат некоторые отдаленные факторы, которые он относит к XIII веку. Возможно, явление, которое ближе всего к тому, что мы называем «национальным чувством», раньше, чем в других местах, возникло в Англии и проявилось в английской историографии. В замечательном недавнем исследовании Оливье де Лабордери (Laborderie) показано, что иллюстрированные королевские генеалогии конца XIII и начала XV века правильно воспринимаются лишь в контексте английского национального чувства, восходящего к XII веку. Решающее значение тут сыграл успех труда Гальфрида Монмутского «Historia regum Britanniae» («История королей Британии»; ок. 1136), в котором популяризируется личность Брута (короля Брутуса, легендарного предка британских королей) и полулегендарного Артура. Столетняя же война, даже если и не послужила первопричиной зарождения подлинного национального чувства, то уж во всяком случае внесла в жизнь англичан одно важнейшее изменение, которое способствовало развитию этого чувства. Она привела к отказу от французского языка как официального, поскольку он стал теперь языком противника; французский был заменен языком народа, то есть английским. Так сплочение на языковой основе, хотя язык тогда и не связывался с национальным чувством, подстегнуло развитие последнего в Англии. Шекспир, творчество которого многие считают финальным аккордом в процессе зарождения в начале XVII века национального чувства, в знаменитом монологе Ричарда II великолепно отразил английский национализм на его ранней стадии. Что касается аналогичных процессов во Франции, то они показаны в сочинениях, которые составлялись в аббатстве Сен-Дени и, начиная с 1274 года, назывались «Великими хрониками Франции». Во всех этих примерах просматриваются связи между «национальным чувством» и монархией; ту же связь между страной и монархией мы видим и в истории Жанны д’Арк. И если в этом случае речь идет о «народном» восприятии, то кажется весьма правдоподобным, что эволюция национального чувства происходила в кругу немногочисленной элиты и это чувство совсем не имело такого богатого наполнения, какое появится позже. Возможно, было бы правильнее называть это «патриотическим настроем». Эрнст Канторович показал, насколько распространенным было в конце Средневековья выражение «Pro patria mori» («Умереть за родину»). В любом случае выстраивание концепции возникновения национальных чувств в Европе XIV и XV веков требует большой осторожности, и первые этапы складывания нации нужно вычленять в более широкой сфере, чем область чувств и психологии.

Если анализировать случаи обращения к понятию нации, которые сыграли свою роль в формировании его современного смысла, то выясняется, что в XV веке это понятие использовалось в двух специфических ситуациях: в университетах и на церковных соборах. Для лучшего функционирования университета его многочисленные студенты разного происхождения группировались по нациям. Например, деление на нации возникло около 1180 года в Болонском университете. Студентов поделили на две группы — по географическому расположению их родины по отношению к Альпам: цисмонтаны и ультрамонтаны. Цисмонтаны подразделялись на 3 подгруппы (ломбардцы, тосканцы, сицилийцы), а ультрамонтаны — на 13 подгрупп, которые примерно соответствовали королевствам и политическим образованиям христианского мира, исключая Италию. В Парижском университете система наций появилась в 1222 году и была введена только на подготовительном факультете (факультет искусств), который разделили на четыре нации: Нормандия, Пикардия, Франция и Англо-Германия. Из этого примера следует, что нация в средневековом университете не связывается однозначно с общей национальной принадлежностью попавших в нее студентов. В Париже к французской нации были отнесены студенты и преподаватели из средиземноморских стран. И англо-германская нация, которой в XV веке отводилось весьма важное место в Парижском университете, представляется нам откровенно разнородным образованием, а по средневековым нормам такое деление отлично работало. При этом, как мы уже видели, в Праге чешская и немецкая нации представляли собой каждая четко выраженную этническую общность, а в результате разгорелся серьезнейший конфликт, который кончился упразднением немецкой нации в Пражском университете.