Лилиана слабо дернулась прочь и повторила:

– Ты с ума сошла!

– Я не могу тебя отпустить. – Это было все равно что прикасаться к воде, когда умираешь от жажды; все равно что держать в руке кусок хлеба, когда изнываешь от голода. – Пожалуйста. Пожалуйста. Не уходи. Еще один поцелуй, и все. Обещаю.

И после минутного колебания Лилиана сдалась. Бесшумно ступая босыми ногами, они перешагнули через порог. Фрэнсис тихо затворила дверь, осторожно задвинула скрипучую щеколду.

После ярко освещенной кухни темнота показалась непроглядно-черной – и привела в растерянность и замешательство. Фрэнсис такого не ожидала. Внезапно она испугалась. Лилиана права. В кухню может войти мать. И Леонард лежит наверху с носовым кровотечением! О чем они, вообще, думают? Как объяснят, если что, почему заперлись на щеколду?

Но глаза уже привыкали к темноте. И Лилиана стояла рядом – бледное мерцание, расплывчатое светлое пятно. Фрэнсис подалась к ней, взяла лицо в ладони, провела большими пальцами по губам – прохладным, гладким, влажным. Она их поцеловала, водя языком по собственным пальцам и рядом с ними. Потом ее руки влажно скользнули ниже, к горлу Лилианы, к шелковистой коже над вырезом ночной рубашки.

Она нащупала три твердые круглые пуговки. Расстегнула одну, другую…

– Можно?

Она почувствовала, как Лилиана заколебалась. Но третья пуговка уже была расстегнута, и Фрэнсис уже раздвинула рубашку, уже наклонилась, целуя, лаская руками, снова целуя. И наконец Лилиана с глубоким, прерывистым вздохом подалась навстречу прикосновениям. Груди у нее были теплые, невероятно тяжелые, с невероятно твердыми сосками. Фрэнсис слышала глухой частый стук – стук Лилианиного сердца – и все целовала, целовала в такт ударам.

Она уже не думала о матери. Не думала о Леонарде, лежащем в комнате наверху. Они опять слились в объятии, лихорадочно-возбужденном, которое длилось и длилось, заставляя растворяться друг в друге, заставляя забыть о всякой осторожности, обо всем на свете. Фрэнсис подняла подол Лилианиной ночной рубашки, скользнула ладонью по голым ляжкам и ягодицам, стала водить пальцами по коже, такой горячей, такой гладкой, такой упругой.

Но когда ее рука плавно переместилась к жесткой курчавой поросли между ног, Лилиана вздрогнула и немного отстранилась. Сама потрогав там, она недоверчиво проговорила:

– Я вся мокрая!

– Давай отойдем вон туда, – задыхаясь, попросила Фрэнсис.

– Нам надо остановиться. Это уже слишком.

– Я не могу. Я безумно хочу. А ты?

Пока они горячо перешептывались, Лилиана позволила подвести себя к раковине, оперлась на нее и раздвинула ноги, впуская в себя осторожные пальцы Фрэнсис. Почти сразу она задвигала тазом в такт скользящим движениям пальцев – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, все крепче напирая на руку Фрэнсис. Одно бедро она просунула между бедрами Фрэнсис, и та неловко переместилась, зажимая его между ног, начиная тереться о него промежностью. Задранная юбка ее платья скомкалась, атласные вставки измялись самым плачевным образом, и почему-то это заставило Фрэнсис стиснуть ляжки сильнее, тереться энергичнее. Когда тело Лилианы стало напрягаться, напряжение передалось ей, и они одновременно сотряслись в блаженных судорогах. А когда Лилиана протяжно застонала, губы их были слиты в исступленном поцелуе, и Фрэнсис вобрала в себя стон, как дыхание, и исторгла уже как свой собственный.

Помимо этого они не издали ни звука, ничем не нарушили тишину дома – Фрэнсис была уверена. Еще несколько долгих мгновений они содрогались в тесном объятии, постепенно расслабляясь, потом наконец разъединились. Лилиана шагнула в сторону и обессиленно опустилась на бортик ванны, поправляя атласный халат, сползший с плеч.

– Ах, Фрэнсис… – пролепетала она, когда Фрэнсис села рядом. Растрепанные волосы у нее свисали на глаза подобием вуали. Лилиана убрала их назад и задержала ладонь на макушке. Она вся дрожала. – Что это было? Безумие какое-то. Просто мы пьяные, да? Мы же пьяные?

– Мы не пьяные, – сказала Фрэнсис. Она тоже дрожала всем телом. – И ты знаешь, что это было. Знаешь ведь?

Она увидела влажные отблески на щеках и губах Лилианы. Увидела, как Лилиана кивнула, услышала тихое «да».

– Я в тебя влюбилась. Я люблю тебя.

– Да.

Вот и все, что они сказали. Лилиана обеими руками взяла руку Фрэнсис и крепко сжала. Положила голову ей на плечо, и Фрэнсис притянула ее ближе, поцеловала в макушку. Потом подняла свою руку, сжатую руками Лилианы, и поцеловала ее запястья, поцеловала большие пальцы. Лилиана не сопротивлялась, не произносила ни слова. Только когда губы Фрэнсис перешли на костяшки, она вдруг высвободила одну руку – левую, на которой были кольца, – а через секунду в темноте послышался стук брошенного на пол обручального кольца, сухой и холодный.

Наутро, в первый момент по пробуждении, все показалось каким-то горячечным сном. Открыв глаза в полумраке, Фрэнсис увидела невыкуренную сигарету на мраморной столешнице прикроватной тумбочки и тупо на нее уставилась – потом внутри у нее все подпрыгнуло от возбуждения и тревоги. Она скрутила сигарету вчера перед сном, но в своем взбудораженном состоянии даже не смогла ее выкурить. Это было… в котором часу? Они с Лилианой вернулись на кухню в два без малого. Она помогла Лилиане привести в порядок одежду, пригладить волосы. Потом они с ней замерли в последнем тесном объятии, а потом Лилиана, чья голова лежала на плече Фрэнсис, снова тихо проговорила «ах, Фрэнсис», крепко пожала ее пальцы, отстранилась и бесшумно выскользнула в коридор. Фрэнсис осталась одна, не в силах сесть, не в силах успокоиться, не в силах заняться чем-нибудь; она вся дрожала и словно звенела, как хрустальный бокал, по которому стукнули вилкой. Ко времени, когда она поднялась к себе, дверь Лилианы и Леонарда была закрыта, и свет из-под нее не сочился. Фрэнсис еще долго – показалось, не один час, – лежала без сна, пытаясь осмыслить случившееся чудо.

Сейчас, без десяти семь, прикасаясь пальцами к губам, она по-прежнему ощущала на них губы Лилианы, восхитительно полные влажные губы. По-прежнему ощущала груди и бедра Лилианы, прижатые к ней.

В животе опять затрепетало. Фрэнсис перевернулась на бок и подтянула колени. С улицы доносился звон церковных колоколов, но в доме было тихо. Она почти боялась встать с постели и начать новый день.

Когда она наконец спустилась вниз, мать уже была в кухне. При виде ее бледного лица, хранившего раздраженное выражение, у Фрэнсис оборвалось сердце.

– В чем дело, мама?

Мать нахмурилась:

– Я почти не спала. А ты? После вчерашнего.

– После вчерашнего?

– Я все думаю, как там бедный мистер Барбер.

– А…

Сердце Фрэнсис забилось нормально. Ну конечно, для матери – и для Леонарда – вчерашнее хулиганское нападение стало событием, перевернувшим мир с ног на голову. И только для нее и для Лилианы вчера произошло нечто куда более ошеломительное. Мать вышла в коридорчик и прислушивалась, не раздаются ли наверху какие звуки.