– Это будет означать, что Уэльсом будут управлять Риверсы, только об этом не будут говорить в открытую, – шепчет Изабелла. – Король передал под их защиту единственного своего наследника, и Энтони Вудвилл стал главным советником принца, а королева вообще заправляет всем в королевстве. Так что корону носит уже не дом Йорков, а дом Риверсов. Как думаешь, Уэльсу это понравится? Они-то всегда поддерживали Ланкастеров и Тюдоров.

Я пожимаю плечами. Последние несколько недель беременности погрузили меня в безмятежность. Я смотрю на раскинувшиеся подо мной зеленые луга и грубые пастбища за ними, откуда взлетают чибисы и, крича, опускаются обратно на болота. Лондон кажется мне таким далеким, а пребывание в Ладлоу – длящимся уже всю мою жизнь.

– А кому, кроме матери, управлять своим сыном, принцем? – спрашиваю я. – Да и лучшего управляющего, чем этот дядюшка Энтони, ему не найти. Что бы ты ни думала о королеве, но Энтони Вудвилл – один из самых видных мужей Европы. Они – семья, и Энтони Вудвилл жизнь свою положит на то, чтобы защитить родного племянника.

– Вот посмотришь, – предсказывает Изабелла, – найдется много людей, которым не по вкусу придутся сила и власть, которые приобрели Вудвиллы. И многие из них станут предостерегать короля от того, чтобы он доверил все в руки одного семейства. Джорджу они не нравятся, даже твой муж не рад тому, что весь Уэльс отходит в их управление. – Она ненадолго замолкает. – Отец говорил, что они – плохие советчики, – напоминает она.

Я киваю:

– Да, говорил. Король совершил большую ошибку, предпочтя их нашему отцу.

– И она все еще нас ненавидит, – добавляет Изабелла.

– Да, наверное, она всегда будет нас ненавидеть, – снова киваю я. – Только она ничего не может нам сделать. Пока Джордж и Ричард у короля в фаворе, она может сколько угодно прикидываться холодной рыбой или русалкой, как у них на гербе. Она же не может изменить порядок старшинства. И нас она не может больше игнорировать, как раньше. Да и вообще, когда родится мой ребенок, я не собираюсь возвращаться во двор. – Я с удовольствием касаюсь толстой каменной стены рядом с окном. – Здесь меня никто не тронет.

– Я тоже не стану возвращаться ко двору, – говорит мне сестра с улыбкой. – У меня для этого будет хорошая причина. Ты ничего во мне не замечаешь?

Я поднимаю голову и смотрю на нее повнимательнее.

– Ты выглядишь, – и я тщательно подбираю слово, которое не могло бы показаться ей невежливым, – какой-то налившейся радостью.

– То есть ты хочешь просто сказать, что я растолстела, – смеется она. – Да, и правда, я толстею и радуюсь. А еще я собираюсь просить тебя приехать и побыть у меня в августе. – Она просто сияет улыбкой, глядя на меня. – Я попрошу тебя оказать мне ту же любезность, которую я оказываю тебе сейчас.

– Иззи! – Я наконец-то понимаю, что она имеет в виду, и беру ее за руки. – Иззи, ты ждешь ребенка?

– Да! – смеется она. – Да, наконец-то. А то я уже начала волноваться.

– Конечно, конечно, но тебе теперь надо отдыхать. – Я немедленно подвожу ее к камину и усаживаю на диван, ставлю банкетку под ноги и с улыбкой смотрю на нее. – Как здорово! И ты больше не должна мне ничего подавать, а когда поедешь отсюда, возьми карету и не езди больше верхом.

– Я хорошо себя чувствую, – говорит она. – Намного лучше, чем в прошлый раз. И я больше не боюсь, и… Ой, ты только подумай, Энни, ведь наши дети будут кузенами! Кузенами, родившимися в один год!

Между нами ненадолго повисает молчание, когда мы обе вспоминаем об их деде, который уже никогда не увидит своих внуков, тех самых, которые исполнят его великий замысел. Стоило бы ему услышать их первые крики, как он немедленно бы начал строить новые планы, в которых они были бы центральными фигурами.

– Отец бы уже сейчас приступил к планированию их браков и созданию наследных линий, – мягко засмеялась Изабелла.

– Он бы уже добывал разрешение на брак между ними, – говорю я. – Чтобы никому не пришлось делить наследство. – Я ненадолго умолкаю. – Ты напишешь об этом матери? – неуверенно спрашиваю я.

Она пожимает плечами с посуровевшим лицом.

– А зачем? – спрашивает она. – Она никогда не увидит своих внуков. Она никогда не выберется из аббатства, да к тому же она уже заявила мне, что, если я не добьюсь ее освобождения, я ей больше не дочь. С чего бы мне тогда вообще думать о ней?

Схватки начинаются в полночь, как раз, когда я начинаю засыпать рядом с Изабеллой на огромной кровати. Я негромко вскрикиваю, и спустя мгновение она подскакивает на ноги, накидывает платье и зажигает свечи от камина, не забыв отправить горничную за повитухами.

Я вижу, что она боится за меня, и ее побелевшее лицо и резкий голос, которым она приказывает принести мне эля и поторопить повитух, заставляет и мое сердце сжаться от испуга. Для меня приготовлена дароносица с освященной просвиркой внутри и поставлена на алтарь в углу моей комнаты. Мой отвердевший живот обвязывает поясок, освященный специально к первым родам Изабеллы. Повитухи приготовили эля и вина со специями мне и всем остальным, послав служанку на кухню, чтобы будила поваров и те готовили сытный обед: нас ждала долгая ночь и всем были нужны силы.

Когда мне принесли фрикасе из дичи, а следом жареную курятину и отварного карпа, запах съестного заставляет мой желудок вывернуться наизнанку, и я велю убрать ее из своей комнаты, а сама принимаюсь мерить ее шагами от окна до изножья кровати, слыша, как в соседней комнате все жадно едят и требуют еще эля. Со мной осталась только Иззи да пара служанок. У Изабеллы тоже нет аппетита.

– Боли уже сильные? – озабоченно спрашивает она.

Я качаю головой.

– Они приходят волнами, – отвечаю. – Только, кажется, становятся все сильнее.

Около двух часов ночи мне становится хуже. Повитухи, раскрасневшиеся и веселые после обильной еды и питья, входят в комнату и берут меня под руки, заставляя идти между ними. Когда я останавливаюсь, они вынуждают меня идти дальше. Когда я хочу прилечь и отдохнуть, они кудахчут и выталкивают меня вперед, чтобы я продолжала двигаться. Схватки приходят все чаще, и, только когда это становится заметно, они позволяют мне облокотиться на одну из них и застонать.

Около трех часов ночи я слышу чьи-то шаги по мостику со стороны основного строения. Вскоре раздается стук в двери, и я узнаю голос Ричарда.

– Я – герцог! Как там моя жена?

– Веселится, – отвечает одна из повитух с грубоватым юмором. – Ей очень весело, милорд.

– Долго ей еще?

– Еще долго, несколько часов, – весело ответила она, не обращая внимания на мои протестующие стоны. – Может быть, много часов. Ваша милость, поспите, мы пошлем за вами, как только она ляжет в кровать.

– А почему она еще не в кровати? Что она делает? – требует он ответа, озадаченный тем, что слышит, и тем, что вынужден оставаться за закрытой дверью.