Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Улыбка оставалась на ее губах, словно показывая ему, что она считает все это шуткой, но он видел, как в глазах ее в эти несколько мгновений промелькнули тысячи разных переживаний; был среди них и восторг, который ей не под силу было скрыть, и долгожданное облегчение, и испуг – что же теперь будет? – и какое-то разочарование, словно он не оправдывал всех ее надежд, и растерянность, будто она совсем не ожидала услышать от него такое – или она только хотела, чтобы ему так казалось? Что бы там ни было, Антон Ильич решил говорить до конца:
– Я не буду тебя торопить. Но я хочу, чтобы ты знала, что для меня это все серьезно. Очень серьезно.
Ночью Антон Ильич проснулся. Юли в кровати не было. В гостиной горел свет.
Опять не может заснуть, подумал он, но не встал, а уронил голову на подушку и провалился в сон.
Под утро ему снился Париж. Праздничный, залитый солнцем, золотой. Будто они с Юлей кружились там, держась за руки, и будто на дворе стояла осень, а они были, как на пляже, босиком, и будто им совсем не было холодно.
Зазвонил будильник. Антон Ильич потянулся, нажал на кнопку, но звон не прекращался. В ту же минуту послышался голос Юли. Он приоткрыл глаза и увидел, как она, лежа на краешке кровати, держала у уха телефон. Где они, не понимал Антон Ильич? В Париже? В Москве? Все еще в Ираклионе?
– Юлечка! Деточка! – раздалось в трубке так громко, что было слышно и ему.
– Бабуля, это ты что ли? – ответила Юля, стараясь говорить тише.
– Юлечка, девочка моя!
– Я слышу тебя, слышу. Что стряслось-то?
Она вскочила с постели и ушла говорить в гостиную.
Антон Ильич посмотрел на часы, было ровно шесть. Будильник еще не звонил. Можно еще поспать, подумал он и закрыл глаза. Над головой еще витало облако золотистого Парижа, его сияющих бульваров и желтой листвы. Они с Юлей снова закружились, взявшись за руки, – точно дети малые! – как вдруг она остановилась, лицо ее увеличилось, глаза оказались совсем близко к нему, и он увидел, что она перестала смеяться и зовет его изменившимся и тревожным голосом. Что с ней, недоумевал Антон Ильич?
– Антон! Антон!
Он открыл глаза. Это был не сон. Над ним стояла Юля, лицо ее было тревожно.
Часы показывали начало восьмого. А ему показалось, он закрыл глаза всего на минутку.
– Антон, маме плохо!
– Что? Какой маме?
Он поднялся на локте и непонимающе посмотрел на Юлю. Она стояла бледная, испуганная. Он припомнил, что она недавно говорила с кем-то по телефону.
– Что случилось?
– Маме ночью плохо стало. С сердцем. Ей врача вызывали. Бабуля плачет, не знает, что делать. Антон, что делать?
– Что делать?
Он потер глаза.
– Как, что делать? Звонить в страховую компанию. Они скажут, что делать.
– Да нет! Бабуля не сможет сама.
– Почему?
– Не сможет, и все тут!
– Они по-русски говорят.
– Да она со мной еле разговаривает! Какая там страховая компания!
– И что ты предлагаешь?
– Я думала, это ты мне что-то предложишь! – воскликнула Юля. – Может, мне самой позвонить? Или поехать туда? Как ты думаешь?
– Поехать? Как это? У нас же самолет сегодня.
– Я знаю! Так что же делать?
– Так. Подожди, подожди. Не торопись.
Антон Ильич сел.
– Как это, не торопись, Антон?! А вдруг с ней что-то серьезное? Господи, что теперь будет! Это все из-за нашего разговора. Зря я ей позвонила. Но я не думала, что она так разволнуется! Я же только хотела спросить…
Юля в волнении говорила, не переставая. Антон Ильич только и успел сказать:
– Давай за завтраком все решим.
Стоя под душем, Антон Ильич все никак не мог понять: только что все было в порядке, с Юлей все утряслось, оставалось лишь собрать чемоданы, выписаться из отеля в полдень, пообедать где-нибудь и трогаться в аэропорт, их самолет в Афины вылетал без двадцати пять. И вот, все вдруг поменялось. Их поездка снова под вопросом. И снова в его планы вмешивается Наталья.
Какого решения ждет от него Юля? Что он должен ей сказать? Ни о чем не переживай, поехали в Париж? Или наоборот, забудь про Париж, езжай к матери? Антон Ильич громко вздохнул. Наталья, опять она… Почему-то ему не верилось, что она больна и что присутствие Юли так необходимо. Скорее всего, это очередная ее проделка. А если нет, одернул он себя? А если женщине и правда стало плохо? Если даже и так, тут же подумал он, Наталья не из тех, кто будет сидеть и ждать, когда кто-то придет ей на помощь. Такая женщина, как она, быстро поставит всех на уши и не только врача, черта из ступы достанет, если ей это потребуется. Нет, не верил он в ее болезнь. Но как сказать об этом Юле? Как сделать так, чтобы им спокойно улететь сегодня в Париж?
Пока Антон Ильич собирался, Юля кружила вокруг дивана, то садясь на него и обнимая руками подушку, то вскакивая и бросаясь к окну, то хватаясь за телефон. Он видел, что она сгорает от нетерпения и едва сдерживается, чтобы не поторопить его, и старался двигаться поскорее, но выходило у него это плохо. У Антона Ильича был свой сложившийся за годы ритуал, отлаженный до мелочей, и собираться по-другому он не умел. Зато через час он стоял перед ней выбритый и благоухающий, в отутюженной до хруста рубашке в тонкую морскую полоску, брюках со стрелками и сверкающих как зеркало ботинках.
Они заняли столик у окна и заказали еду. Юля места себе не находила, вертелась на стуле и теребила в руках телефон. Не в силах больше молчать, она размышляла вслух, словно бы сама с собой, но при этом поглядывала на хранившего молчание Антона Ильича. То и дело раздавались ее реплики:
– А сколько тут ехать? Здесь же недалеко? Минут пятьдесят, наверно? А до аэропорта отсюда вообще рукой подать.
Принесли еду. Антон Ильич намазал маслом поджаристые хлебцы и взялся за омлет. Юля сидела перед чашкой кофе и ничего не ела. Она старалась не смотреть на него слишком пристально, пока он ел, и время от времени заставляла себя отвести глаза и глянуть за окно, однако взгляд ее тут же возвращался к нему, и она снова бросала:
– Представляешь, если бы ты купил билеты на воскресенье? И нас бы уже здесь не было? Кошмар!
Когда он закончил и отставил тарелку, она вся подалась к нему, поставила на стол локти и посмотрела на него горящими нетерпеливыми глазами, ожидая, что же он наконец скажет.
– Ну что? Что ты предлагаешь делать?
Антон Ильич выдохнул и произнес:
– Я предлагаю никуда тебе не ехать. И не отменять наши планы.
Глаза у Юли широко распахнулись, и она воскликнула:
– Как?
– Я понимаю, ты волнуешься…