— А сейчас приступаем к чистке ствола и механизмов автоматики.

Все-таки, у нового способа проверки нулевой линии есть свои недостатки.

— По танку. Бронебойными. Скорость пять. Четыре.

Четыре — это дальность в гектометрах. С такого расстояния лязг гусениц и рев мотора слышны отчетливо. Невольно я командую тише, как будто танкисты могут меня услышать.

— Есть цель, — докладывает Ложкин.

Неужели они нас действительно не видят? Хотя со стороны наша пушка выглядит сейчас как большой куст — столько веток мы привязали к станку, что расчет еле помещается, а заряжающий Бикбаев едва может развернуться.

— Огонь! — командует Сладков.

— Огонь!

Теперь голос можно не сдерживать, танк приблизился на ожидаемое расстояние и подставил борт.

— Трасса прошла за кормой танка, — дает вводную лейтенант.

— Полтанка влево, дальность три, — тут же реагирую я.

Тридцатьчетверка разворачивается, плюясь с кормы черным выхлопом и разбрасывая с гусениц донской чернозем. Механик-водитель добавляет оборотов и, выдав назад еще более плотную черную завесу, танк движется на исходную. В связи с приближением немецкого наступления под Курском нас на танки натаскивают почти также интенсивно, как на самолеты. Вот и сейчас учимся стрелять не по воображаемому, а вполне реальному танку. Впрочем, танкистов, мотострелков, разведчиков гоняют не меньше нашего.

— Хорошо, — подводит итог взводный, — пока все.

— Матчасть в исходное, — добавляю я.

Приближается время обеда, поэтому команда выполняется с особым рвением.

— Командир, а кухня-то нас сегодня найдет? — интересуется Коробовкин.

— А черт ее знает.

Может и не найти. Или не искать. Тогда придется начинать вторую часть учений с бурчащим от голода животом.

— Вон, комсорг идет, — замечает Ложкин. — У него спроси.

После упразднения политруков, их обязанности частично возложили на комсорга и парторга батареи. Вот они и бегают, беседы проводят, боевой дух нам поднимают. На сей раз оказалось, что комсорг пришел по мою душу.

— Послезавтра состоится совещание по обмену опытом и упорядочению возрастных взаимоотношений, — сообщил он. — От нашей батареи решено направить вас.

Я в первый момент возмутиться хотел — успел я застать такого рода собрания позднесоветской поры, ничего путного на них не происходило, докладывали, отчитывались, переливали из пустого в порожнее. Сидишь, зеваешь, аж скулы сводит, боишься заснуть и думаешь, когда же, наконец, все это закончится, а они все говорят, говорят, говорят…

Но первый порыв мне удалось сдержать, а по здравому размышлению, может, и стоит туда съездить — вдруг, что полезное услышу. Опять же, появляется возможность обстановку сменить, что в округе происходит посмотреть. Одним из самых трудных моментов армейской службы является отсутствие новых впечатлений. Месяцами один день сменяется другим, точно таким же, все возможные места пребывания изучены, а отлучиться нет никакой возможности, люди вокруг — одни и те же. Тогда любая возможность вырваться из замкнутого круга становится желанной, даже, если для этого надо будет весь день копать или тяжеленные ящики грузить. Или на скучном собрании сидеть. Да и согласия моего никто спросить не удосужился.

Под эту поездку я выцарапал у старшины новую форму.

— Ну как я буду на корпусном собрании нашу батарею в этом рванье представлять?

С обмундированием действительно беда. Штабные уже переоделись в форму нового образца с погонами. Красноармейцы и младшие офицеры, в основном, продолжают донашивать старую. Кто-то прицепил погоны к старой гимнастерке довоенного образца с отложным воротником, так и ходит. Зеленые пуговицы к полевым погонам и петлицам никто в глаза не видел. Пытались красить пуговицы зеленой краской, но масляная краска на латуни держится плохо, отлетает.

— Нет у меня новой формы, да еще и твоего размера — упирается старшина. — Видишь, в чем сам хожу.

Естественно, не может же он сам переодеться в новую форму, когда комбат и взводные ходят в старой.

— Так совсем нет или нет моего размера? — настойчиво уточняю я.

После получасовых препирательств, сопровождавшихся призывами к совести и напоминанием кто ему идею с сортиром подкинул и руководителя работ выделил, старшина все-таки сдался.

— Тяжелый ты человек — вот вынь тебе все и положь, совсем без понятия. Ладно, пошли, может, что и найдем.

Нашли. И размер подошел, только гимнастерка оказалась офицерской. От солдатской она отличалась прорезными карманами с клапанами. Этот факт меня обрадовал, так как положить документы солдату или сержанту было просто некуда. Теоретически для этого предусматривался задний карман штанов, но постоянно носить документы на заднице… Китель образца шестьдесят восьмого года с его внутренними нагрудными и прорезными боковыми карманами был гораздо удобнее.

Вместе с гимнастеркой мне досталась пара пятиугольных погон с красным артиллерийским кантом. Погоны крепятся на гимнастерку с помощью продольной лямки, пришитой в нижней части погона. Лямка продевается в поперечную нашивку на плече гимнастерки и пристегивается к пуговице, пришитой у воротника. Верхний конец погона пристегивается к этой же пуговице. Но прежде, чем пристегнуть погоны, надо привести их в соответствие своему званию. Это же сколько лет прошло, когда я последний раз пришивал к погонам лычки из красной тесьмы! Чуть слеза не прошибла. У нас в части эту тесьму называли галуном, оказалось, правильное ее название — басон. Галун — та же тесьма, но сделанная из металлизированной нити. В годы моей службы галун уже попал под запрет и некоторые сержанты, рискнувшие блеснуть неуставными лычками, потеряли их навсегда.

Теперь бы надо доработать форму — ушить гимнастерку и галифе, но этими правилами я пренебрегаю. Во-первых, к таким изыскам солдатской моды я всегда был равнодушен, и тратить время на это бесполезное, по сути, занятие мне не хочется. Во-вторых, на том же собрании будет много старших офицеров и светиться в неуставной форме может быть небезопасно.

— Красавец, — оценил результат моих стараний старшина, — хоть сейчас в рамочку вставляй.

— Только не в черную, — парировал я.

Мое появление в батарее вызвало фурор немногим меньший, чем появление на городской улице конца восьмидесятых десантника в парадном камуфляже. Даже взводный пришел посмотреть.

— Готов к собранию?

— Готов, товарищ лейтенант.

На следующий день возле штаба полка собрались шестеро красноармейцев и сержантов — все существенно за сорок, и два младших лейтенанта — оба, судя по внешности, не дотягивали до двадцати. Пофыркивая мотором, к штабу подкатила полуторка и, пискнув тормозами, остановилась.