Когда я выполз из туалета, я чувствовал себя не совсем мужчиной, меньше чем мужчиной. Энн-Мари была воплощением утешения. Мне казалось, что из-за того, что случилось, я утрачу привлекательность для нее. Я вновь ошибся. По крайней мере, ей нашлось занятие — она стала моей сиделкой. Замочила в раковине мои грязные трусы и майку. Уложила меня в постель и подоткнула одеяло. Продезинфицировала пол в туалете и сиденье унитаза, после чего тщательно все вымыла. А затем легла рядом и стала слушать мои излияния, мои признания в собственной слабости, признания в тщетности моей веры в свою силу. А затем я вдруг замолчал. Я оказался под водой, провалился под лед, погружался на дно, тонул. Она прыгнула за мной, подплыла и схватила за ворот. Какое-то время мы вместе барахтались под водой, рассматривая потолок моей спальни, будто нижнюю сторону льда. Но мы почему-то не утонули и не замерзли. Мы выжили, ведь наши сердца замедлили ритм и остановились. Мы лежали, смотрели на потолок и наблюдали за тем, как с темной, серой-голубой нижней стороны льда образуются пузырьки. Мы надеялись, что эти пузырьки выведут нас к проруби, в которую мы провалились, к выходу на поверхность, к воздуху и жизни. Выбравшись, наконец, на поверхность, мы долго не могли отделаться от ощущения удушья и ужаса.

Я заснул, и мне приснилось, что все это происходит еще раз.

Ночь была довольно теплой, но из разбитого окна дуло, из-за чего казалось, что в комнате прохладно.

Энн-Мари была рядом и утешала меня словами, над которыми бы я в любое другое время только посмеялся. Это была область ток-шоу. Меня втягивали в мир прикроватного столика Дороти. Мне было страшно, но я все равно не сопротивлялся.

Энн-Мари включила верхний свет, принесла побольше свечей, поставила одну из моих кассет с Синатрой. (Однажды я рассказал ей, что верю в целебную силу легкой музыки.) Медленно Энн-Мари вернула мне уверенность, возродила, воссоздала.

Она стала моим ангелом предсказуемости — без нее я бы не справился.

Четверг.

Утром Энн-Мари рассказала мне, что я всю ночь повторял две фразы: «Она умерла» и «Мой ребенок». Я переставлял слова: «Она — мой мертвый ребенок». Повторял их в различных комбинациях: «Мой ребенок, она мертва». Но я от них ни разу не отступил. «Мертвый ребенок мертв».

— Ты не испугалась? — спросил я ее. — Не подумала, что я спятил?

— В каком-то смысле я гораздо больше боялась, что ты не спятишь. Я не знала, как с этим еще можно справиться. Сумасшествие казалось самым безопасным вариантом.

Я чувствовал себя гораздо лучше, чувствовал, что очистился, в прямом и переносном смысле.

Убедившись, что мне лучше, и договорившись со стекольщиком, Энн-Мари отправилась за свежим номером «Стэйдж». Я попросил ее купить и другие газеты.

Из газет я понял, что мы пропустили кое-что интересное. Вчера вечером, пока мы барахтались подо льдом, Тони Смарт, несмотря на лицо в синяках и ушибы по всему телу, появился в телевизионном ток-шоу.

Насколько я мог судить, он выглядел как настоящий гангстер (темные очки и еще более темные намеки). И хотя зрители в студии понимали Тони меньше обычного, его встретили просто на ура. Люди видели, что за преступлением следует и награда, и наказание. Он снова восстановил свою связь с улицей, так необходимую ему. Перед ним маячило звание народного героя. Его разбитое лицо красовалось на обложках всех таблоидов, и эти таблоиды направили к нему женщин с огромными грудями и еще более внушительными улыбками, чтобы его утешить. Билеты на его выступления в «Комеди-Стор» были распроданы — народ хотел его узреть, пока не сошли синяки.

— Вот они, — сказала Энн-Мари. — Она развернула «Стэйдж» и показала мне объявления.

— Без опечаток? — спросил я.

— Тебе что, неинтересно? — удивилась она.

— Конечно, интересно.

— По-моему, тебя больше интересуют другие газеты.

— Нет же, мне интересно, — сказал я.

— Когда же можно будет взглянуть на твой знаменитый сценарий?

— Скоро, уже скоро.

Энн-Мари меня раздражала, но она была права. Пора было сочинить сценарий.

У меня, кстати, уже было заготовлено страниц пятьдесят текста, который я начал писать и забросил года два назад. Я написал его сразу после встречи с Лили, еще до того, как надежды сменились разочарованием, — в те первые несколько месяцев, когда она продолжала верить в меня. По жанру это был шпионский триллер, место действия — клубный мир Лондона (тогда я еще ходил в клубы). Наркобароны выступали в роли главарей шпионских сетей, диджеи — в роли двойных агентов. Я даже придумал название — «Под кайфом». В то время мне казалось, что этот современный, низкобюджетный, сексуальный сценарий так и просится на пленку. К самостоятельному творчеству меня подтолкнули неудачные попытки сотрудничать со сценаристами.

Перечитав написанное, я с ужасом осознал, что у сценаристов получалось гораздо, гораздо лучше.

В моих диалогах можно было разглядеть жалкие потуги на юмор. Обнаружилось, что никакого сюжета не было. Персонажи получились картонными силуэтами, неуклюже скакавшими по двухмерному миру. Одним из них (я краснею) была девушка по имени Нина, прямо списанная с Лили; главный герой по имени Адам был моим улучшенным автопортретом. В этой версии я отбрасывал идеально стройную тень, умел изящно подносить зажигалку к тонкой женской сигарете и мог убежать от ротвейлеров, вскарабкавшись по гладкой кирпичной стене.

Одним из более молодых персонажей был клаббер по имени Джонни. Я не успел как-то охарактеризовать его: все, что я знал о нем в то время, — это что ему предстояло очутиться в Темзе с целлофановым пакетом самоподнимающейся муки в заднем проходе. (Сам не знаю, как я собирался это снять.)

Изменение сценария не отняло много времени — я легко вставил в него сцену, которая могла понадобиться для реализации моего плана.

Энн-Мари очень обрадовалась, когда увидела, как я печатаю на лэптопе, и постоянно отвлекала меня, предлагая чаю, — ей казалось, что чай должен стимулировать мое «вдохновение».

Пятница.

Утром ко мне неожиданно явилась Психея, поставив меня в довольно неловкое положение. Я представил ее Энн-Мари. Они принялись оценивать друг друга. Тщеславие нашептывало мне, что это ревность, но здравый смысл напоминал, что все сводится просто к любопытству.

— Как дела? — спросила Психея.

— Внимание к моей персоне не доставило мне удовольствия, если вы об этом.

— Ушам своим не верю.

— А как дела у полиции? Справляетесь с давлением?

— Да, конечно. Мы можем выдержать и не такое. Писаки толпятся у Скотланд-Ярда, исходя слюной, когда кто-нибудь выходит или заходит, а нам все нипочем. Мы нужны им для очередной статьи, и для следующей, и еще для одной. Им приходится притворяться, что они следуют за нами по пятам и не дают покоя, — хотя бы ради самоутверждения. На самом деле в последнее время шумиха скорее поутихла, и на нас не особенно давят.