Впереди, держа щупы наперевес, вглядываясь в каждый метр тропы, шли «охотники»[7]. Следом за «охотниками» – головной дозор и старший группы капитан Истратов.

За Истратовым – взвод десантно-штурмовой группы.

Шли молча. Каждое слово, ненужная фраза, лишнее движение отнимали и без того уходящие силы. И горы, величественные и бесконечные, хранили такое молчание, что порой десантникам казалось, будто они всего лишь совершают многочасовой учебный переход, который вотвот закончится возвращением на базу, обжигающим душем и прохладными простынями до утра.

Но они знали: это не так.

Напряженная тишина, нарушаемая осыпающейся галькой под тяжелым шагом десантных ботинок в следующую секунду может разорваться выстрелом из «эрэса»[8]или гранатомета, подрывом на радиоуправляемом фугасе, автоматными очередями, скоротечным или многочасовым боем, в котором кто-то останется жив, а кто-то примет смерть здесь, под бездонным небом Таджикистана.

И потому все они, измотанные суточным рейдом, мучаемые жаждой, волокущие на себе автоматы, «мухи»[9], огнеметы, тяжелые пулеметы Калашникова, снайперские винтовки и неподъемный боекомплект, настороженно всматривались в едва шелохнувшуюся веточку, упавший с горы камень, в любой неожиданный блик под солнцем, вслушивались в еле различимый чужой звук, тем самым оставляя себе возможность опередить противника, мгновенно выбрать позицию, успеть открыть поражающий огонь, выжить и победить…

Левашов проснулся после заката, когда солнце уже ушло в темнеющие у горизонта леса Подмосковья.

Он еще подумал, что солнце сейчас лежит себе на боку и все ему трын-трава. Оно-то свои обязательства выполнило. А может, солнце лежит на спине, нога на ногу, усмехается и приговаривает: «Ну-ну! Молодец ты все-таки, Левашов… Мужчина!»

Именно так он к себе и обратился.

Смотреть на часы было уже бессмысленно – он и не посмотрел.

Голова трещала по швам. Он подумал о холодном пиве, водке, пельменях и, вспомнив, что все это есть в холодильнике, ужасно расстроился.

Левашов пребывал в той стадии запоя, когда чем старательнее пытаешься выйти из него, тем головокружительнее срываешься в обманчивую бездну.

– Все, баста! – сказал он вслух и сам не поверил в сказанное.

В это время и раздался телефонный звонок.

– Левашов?

– Я, – ответил он и подумал, что надо было изменить голос, сказать, что Левашов вышел, а позже перезвонить самому с более убедительными оправданиями, вроде: бабушка полезла вворачивать лампочку, упала с табуретки и сломала ребро, ногу и все вставные зубы… Хотя какая, к черту, бабушка.

– Это становится забавным… Второй раз вы назначаете мне свидание и второй раз не приходите. Я уж было решила, что вас нет, а так – мираж, фантом… А вы, оказывается, – ничего, существуете.

– Вот именно, существую.

– Что, так и не вышли из коматозного состояния?

– Пытаюсь, – честно признался Левашов.

– Это обнадеживает. Значит, когда-нибудь мы все же встретимся.

– Знаете что, Наташа, – набрался храбрости Левашов, – приезжайте ко мне. У меня есть холодное пиво и пельмени.

Про водку он предусмотрительно умолчал.

– Пельмени сами стряпали?

– Государство.

– Нет уж, дудки. Я приеду, и выяснится, что нет ни такого дома, ни такой улицы, а есть представительство какого-нибудь Таймыра, где, конечно, всегда холодное пиво, а вас соединяют по прямому проводу… Идите вы к черту!

И бросила трубку.

Левашов походил вокруг телефона, перенабрал ее номер.

– С вами разговаривает автоответчик…

Автоответчик! Надо же!

Он положил трубку.

«Сегодня я звонил вам ночью – мне отвечал автоответчик. Он был развязен, как буфетчик, газетчик, фальшивомонетчик… Я осторожен, как разведчик… Господи, какой бред лезет в голову».

Он еще раз набрал ее номер, дождался условного сигнала и сказал:

– Наташа, простите меня… Вы не представляете, как мне тяжело при мысли, что мы больше не увидимся. Я буду ждать вас завтра на том же месте, пока вы не придете. И послезавтра. И дальше… Наташа, я…

Из трубки донеслись короткие гудки – время, отпущенное на сообщение, истекло.

Потом он варил пельмени, посыпал их тмином, добавлял майонез. Выпил две рюмки водки, кружку пива.

Отпустило. Он сидел в кресле под торшером, расслабленно вытянув ноги.

За окнами был март великодушный. Сквозь низкие рваные облака проступали далекие холодные звезды. Шел редкий, первый в этом году дождь.

Левашов вспомнил северную весну, удивительные, казалось, неправдоподобные мартовские утренники: день начинался температурой минус сорок, прохватывал, сковывал тело, и уже не верилось, что где-то на земле есть море, кипарисовые аллеи, соломенные шляпки… А к часу дня температура поднималась до нуля, валенки хлюпали по лужам, и море казалось совсем рядом, за ближайшей сопкой. Но к пяти вечера мороз вновь подбирался к отметке минус сорок, и эти выходки природы сводили с ума гипертоников и вселяли ужас в людей с нормальным артериальным давлением.

«Расскажу ей завтра, как стынут в минус пятьдесят семь глаза, пусть не думает, что я…»

Он затруднялся подобрать себе определение.

Так вышло. Сдали одну халтуру, прилично заработали, решили обмыть, и понеслась душа в рай… Разве она не поймет?

Что это? Оказывается, он все время думал о Наташе. И когда варил пельмени и пил водку, и сейчас. Только о ней.

«Да я толком и не помню, как она выглядит… Трижды говорил по телефону далеко не в лучшем качестве, да и знакомство наверняка вышло совершенно идиотским. Очень серьезные взаимоотношения… Что я, в конце концов, жить без нее не могу?..»

И вдруг поразился совершенно отчетливой и простой мысли: да, не может.

«Хоть бы она позвонила…»

Но она не позвонила.

Наташа всегда считала себя заурядным человеком.

Правда, у нее была довольно броская внешность и вполне совершенная фигура, которой все же недоставало четырех сантиметров до идеального женского роста, она, по возможности, изысканно одевалась, но с другой стороны, все это не настолько занимало ее.

Жизнь ее складывалась более чем обыкновенно и в результате сложилась совсем не такой, какой она ее когда-то себе представляла.

По вечерам, накладывая ночной крем у зеркала, она замечала еле уловимые приметы времени, скрывать которые с каждым годом становилось все труднее. Она и не скрывала…