На этот раз поражение изменило меня.

До того момента произошедшее было всего лишь частью моего прошлого. Ошибкой, о которой я хотел забыть, но не мог. Я намеренно занял такую позицию.

Во второй раз меня осенило.

Я по-прежнему не знаю.

То дело не было закрыто.

Действительно, то, как она, прочтя книгу, проворно отреагировала, означало, что для нее ничего не кончилось. Стоило новым фактам всплыть на поверхность, как, возможно, на ее запястьях все же затянулась бы веревка.

У меня мог быть третий шанс.

Шанс поймать ее, пока приостановлено действие срока давности преступления.

Это вселило в меня надежду. Возможно, однажды я увижу, как ее поймают.

Расплаты не избежать[91], от нее не спрячешься. В последнее время я часто думаю об этом. Наверняка третья возможность появится откуда не ждешь, — не знаю, как, но я увижу момент, когда ее вину наконец признают. Я верю в это!

Хорошо помню слова, которые она сказала мне в нашу последнюю встречу. Долгий путь сквозь сновидения… Мы словно те два соединенных журавлика.

Действительно, мы похожи. Тем, как мы думаем, и тем, что чувствуем. Подобно отражающимся друг в друге журавликам, наши действия повторяют друг друга.

Можно сказать, в каком-то смысле мы больше всех прочих людей в мире думаем друг о друге.

В какой-то степени я понимаю ее лучше кого бы то ни было.

Вот почему мы связаны в наших снах. Возможно, увиденный ею сон указал мне на магазины старой книги.

Поэтому все впереди.

Я узнаю об этом из ее снов.

Однажды я снова встречусь с ней. Я чувствую[92] это.

Спустя какое-то время мне позвонили.

Еще одна выжившая — женщина, работавшая в том доме.

Кажется, прямо перед моим выходом на пенсию.

Прочтя книгу, я узнал, что она помогала автору в написании. Женщина сказала мне, что после того, как интервью для книги были завершены, она вспомнила кое-что еще.

Мы встретились недалеко от дома, где она выросла.

Их семья там больше не жила, но дом, как и начальная школа, в которой она когда-то училась, находился рядом с морем, потому она, можно сказать, росла под шум волн.

Мы медленно гуляли по побережью.

Она состарилась, однако выглядела куда лучше и уравновешеннее — годы спокойствия определенно пошли ей на пользу.

Она сказала, что постоянно вспоминает детство. Море в окне классной комнаты, шум его волн. Игры в мяч на пляже с друзьями — они бросали его в воду и соревновались, кто быстрее схватит, пока тот не унесло волной.

Она погрузилась в воспоминания.

Заявила, что попросила дочь развеять ее прах над морем, и рассмеялась.

Затем рассказала мне о телефонном звонке в день убийств. Кажется, от молодой женщины, звонившей, дабы убедиться, что злодеяние свершилось.

Я удивился. Я и подумать не мог, что важная деталь вдруг всплывает спустя так много времени.

Кто же это мог быть? Еще один сообщник преступника?

Сдерживая волнение, я записал содержание звонка слово в слово. Однако это ничего нам не дало бы.

Она не поняла это тогда, но сейчас точно знала, что где-то уже слышала тот голос, хоть и не могла вспомнить, кому он принадлежал. Она просмотрела фотоальбомы тех времен, изучила списки имен в адресных книгах, но так и не смогла вспомнить.

Похоже, ей было искренне жаль.

Дав ей свой домашний номер телефона, я попросил немедленно связаться со мной, если она все же вспомнит. К тому моменту я наверняка был бы уже на пенсии.

— Здесь недалеко была маленькая церковь, хозяйка помогала им несколько раз в год. — Женщина указала на небольшую сосновую рощицу. — На попечении церкви находились сироты, мы с хозяйкой приносили им сладости и игрушки на Рождество и Новый год. В эту же церковь ходили дети и взрослые из приюта, помогавшие с уборкой и оформлением открыток, — госпожа Аосава приносила сувениры и для них тоже.

Женщина говорила увлеченно, ее глаза блестели.

Слушая, с какой теплотой она рассказывает о прошлом, я испытал смесь жалости и облегчения — она все же могла вспоминать о том времени.

— И Хисако бывала здесь, — сказала она, — Она очень любила слушать шум волн. Иногда уговаривала взять ее послушать «море Кими-сан»[93]. Я исправляла ее, мол, вовсе это не мое море, но она лишь смеялась и повторяла: «Это море Кими».

Недалеко от тропинки, по которой мы шли вдоль побережья, был небольшой окруженный соснами парк. В нем находилась любимая лавочка Хисако — та могла сидеть на ней часами, слушая шум моря.

Мы направились в тот парк. Там стояла каменная лавка причудливой формы — похожая на латинскую букву S лавочка для влюбленных, на которой пара может сидеть лицом друг к другу. Однако эта лавка отличалась высокой спинкой, из-за которой абсолютно невозможно было увидеть сидящего напротив.

Верхняя часть спинки была из цветного непрозрачного стекла, словно витражное окно. Я запомнил, что на нем был изображен красный цветок. Кто бы ни сел напротив, через стекло можно было разглядеть лишь размытый силуэт его головы.

Необычная лавка, верно?

Хисако прямо гордилась этой лавкой, словно та принадлежала только ей.

— Она сидела на ней вместе со мной: мы болтали, прислонившись к спинке. Из-за слепоты кто-то всегда должен был сопровождать ее вне дома: кажется, ее действительно раздражала невозможность побыть в одиночестве. А здесь, за высокой стеной из стекла, она могла наконец почувствовать, что она одна. Я позволяла ей, когда могла, — молча читала книгу или вязала, давая Хисако витать в облаках.

— Вот, значит, как, — произнес я.

Мне и в голову не пришло сесть на то место, где раньше сидела она. Я боялся потерять себя, став с ней единым целым.

Кими тоже не садилась на лавку. Мы просто стояли там вдвоем, слушая шум волн, который когда-то слышала она. Шум волн, который она могла слушать сейчас по ту сторону океана.