В таком случае, почему она могла решить уйти из жизни?

Неужели боялась будущего?

Однако и здесь поиски мотива зашли в тупик.

Потеряв зрение в раннем детстве, она успела привыкнуть к такой жизни, — к тому же семья Аосава была так богата и уважаема, что ей никогда не пришлось бы работать.

В таком случае простейшим объяснением могло быть желание единолично завладеть всем богатством семьи.

Я не верил, что это правда. Было куда удобнее жить под покровительством члена семьи, взявшего на себя все заботы.

Расследование постепенно заглохло.

Все начали паниковать.

В тот момент появилась версия о случайном убийце, которому было неважно, в какой дом прийти. Любой дом с большим количеством жильцов подошел бы.

Но и это было маловероятно. У преступника была накладная с адресом дома Аосава, именами отправителя и адресата. Именно из-за нее никому из жертв не пришло в голову сомневаться по поводу напитков. Факт существования накладной полностью исключал версию случайного убийцы.

Область расследования все расширялась — в поисках мотива я хватался за каждую ниточку, будь то прошлое членов семьи, их друзья или даже участие медицинской ассоциации.

Это было действительно тяжелое расследование, конца ему не было видно. Мы не знали, что искать, потеряли всякую надежду. Казалось, то лето никогда не закончится.

Вспоминая то время, я думаю, что моей точкой отсчета стала первая встреча с ней в больнице. Кроме этого и долгих часов, проведенных в жарком городе, я ничего не помню. Осознавая всю тщетность моих усилий, я бродил по улицам, неспособный придумать что-то еще. В то лето я почти отчаялся.

Однажды мы с коллегой всё так же безрезультатно бродили по жарким улицам с раннего утра. Слишком уставшие, чтобы говорить, мы укрылись от солнца под навесом небольшого продуктового магазинчика, где купили мороженое из адзуки. Это воспоминание каждый раз возникает в памяти, стоит мне подумать о том времени.

Иногда мне кажется, что часть меня по-прежнему бродит по жаркому летнему городу…

Помню, я жутко разозлился, когда мы обнаружили того парня мертвым.

Преступник, пропавший со всех радаров, вдруг объявился с предсмертной запиской!

Инопланетянин, к поимке которого мы не приблизились ни на шаг. Так мне казалось.

Однако теперь, когда мы заполучили бейсболку и другие улики, начальство просто светилось от счастья.

Проведя расследование, я убедился в том, что он был тем самым мужчиной, доставившим отравленные напитки на праздник.

Но где же мотив? Куда делась накладная с адресом?

Я принялся копать глубже, надеясь обнаружить какую-то связь между убийцей и семьей Аосава.

Мы снова зашли в тупик.

Между Аосава и преступником не существовало никакой связи.

Я был как одержимый. Услышав от соседского мальчишки о записке, которую мужчина повсюду носил с собой, я пришел в волнение и решил: «Вот оно!»

Я никогда не копал так глубоко и старательно, как с тем делом. Буквально прочесал все закоулки, выгребая грязь, неожиданно получая благодарности за то, что город стал чище. Можно сказать, я был одержим поисками этой записки. Куда бы ни пошел, я непременно поднимал все бумажные клочки и обрывки, валявшиеся в грязи. Мои глаза были прикованы к земле в поисках любых листочков бумаги. Неважно, насколько далеко я находился от места проживания преступника, — я не мог спокойно пройти мимо них, не перевернув и не убедившись.

Я так и не нашел ту записку.

Не думаю, что мальчишка солгал. Похоже, он действительно видел обрывок квитанции или накладной, который использовали для пометок.

Но нам не удалось найти этот листок.

Начальство сперва возлагало большие надежды на него, однако, когда стало понятно, что нам не найти этот клочок бумаги, настроения изменились — глава отдела все больше настаивал на том, что мальчишка, должно быть, ошибся. В конце концов, все больше склонялись к мнению, что мужчина все же действовал в одиночку.

Никто не сомневался в его виновности, но у меня сложилось впечатление, что все просто хотели поскорее закрыть затянувшееся дело.

Я был против.

Эта записка указывала на наличие сообщника. Я настаивал на том, что, учитывая психическое состояние мужчины, реальный преступник по-прежнему остался на свободе.

Большинство моих коллег, работавших над делом, согласились с этим, однако у руководства было иное мнение.

Они хотели скорее закрыть дело. Расследование прекратили, заключив, что преступник действовал один.

Я искренне сочувствовал второй выжившей женщине — работнице дома Аосава.

Мало того, что Кими-сан еще долго страдала от последствий отравления ядом, ей пришлось столкнуться с безответственными сплетнями о том, что именно она и была преступником.

Наконец придя в сознание, Кими-сан была так охвачена чувством вины, что неустанно повторяла, что ей стоило умереть вместе со всеми. Всей ее семье, окруженной шепчущимися соседями, с подозрением следящими за каждым их шагом, пришлось несладко; к счастью, они сумели сплотиться и с достоинством пережить все трудности.

Пожалуй, единственный раз, когда я по-настоящему ощутил гнев, простой человеческий гнев по отношению к преступнику, был при встрече с этой женщиной и ее семьей. Встретившись с ними, я осознал, что наконец честно выполняю свою работу.

Уже выписавшись из больницы, женщина продолжала страдать от сильнейшего чувства вины.

Получив известие о закрытии этого дела, я отправился к ней с последним визитом. Расплакавшись, женщина продолжала повторять, что ей не следовало оставаться в живых. Помню, в тот момент меня снова обуял гнев.

В тот же день я навестил еще одну выжившую.

Я хотел встретиться с ней, пока гнев не успел выветриться.

Выжившая Хисако Аосава уже вернулась в опустевший дом своей семьи.

Я все еще думаю об этом.

Правда ли она была слепа? Я не мог перестать сомневаться в этом, — к тому же я часто слышал о подозрениях от окружающих.

Тот день не стал исключением.

Стоило мне открыть дверь, как я увидел ее, стоящую прямо напротив меня в глубине гэнкана, словно она ждала моего прихода.

Хисако назвала меня по имени прежде, чем я успел обратиться к ней.

На ней было темно-синее платье. Оно походило на траурное одеяние, но подчеркивало ее красоту и изящество.

Она наверняка знала, что я подозреваю ее.

С самой первой нашей встречи.