Он всегда так и говорил: на Генри, у Кэтрин[97]. Ему нравилось так говорить. Генри у Кэтрин. Хотелось бы ему сейчас оказаться у какой-нибудь Кэтрин, ох. Кэтрин, недалеко от Сент-Джеймс. Он вспомнил о лечебнице. Кэб Кэллоуэй[98]. Надо бы кэб взять. Мысленно он продолжал шутить, но шутки обретали реальные черты реальных людей: Генри, Кэтрин, Сент-Джеймс…

Дочь Берка звали Клариссой. Мать, Эллисон, любила роман Ричардсона. Джордж заметил, что в книге Клариссу, вообще-то, изнасиловали; Берк ответил, что он не первый ему об этом говорит, пояснив, что это крайне его раздражает.

– А вообще имя мне нравится, – сказал Джордж. – Милое.

Берк похлопал его по плечу. Он был подвержен подобным покровительственным жестам превосходства всякий раз, когда чувствовал себя уязвленным.

Однажды, овеваемый ветром будущего, ветром грядущего успеха, Джордж сказал Берку:

– В этой стране практически невозможно жить, если у тебя есть совесть. Невозможно из-за денег. Все вращается вокруг них и разлагается, прикоснувшись к ним.

– Хуйня какая-то, – ответил Берк.

20

Итак, они втянулись в кофейный бизнес. Берк говорил, что Chock Full o’Nuts – первая сеть среди прочих. Конечно, это было неправдой, но так считали он сам и его друзья.

Еще он говорил, что здесь все для женщин. В Европе кофейни делают для мужчин или для мужчин и женщин, но не здесь. Мужчины – второй сорт. Schrafft’s[99]. Белые перчатки. Солидный кусок пирога. Сэндвичи с отрезанной корочкой. Ясно было, зачем кружкам в Chocks такие толстые стенки. Не затем, чтобы кофе оставался горячим, о нет. Кружка большая, вместительная, только туда помещается не так-то много кофе, как кажется. И обе стороны в выигрыше, детка.

Как-то осенью Берк сел за стол, заполнил налоговую отчетность за два года, государственную и штата, сводя суммы расходов на бензин, стаканчики, кофе, сахар и т.д. и т.п., посчитав полную стоимость стаканчиков, дополнительные, так и не купленные крышки, заплатил все налоги и штрафы, взял все наличные, заработанные за два года – вышло больше тридцати тысяч долларов, – и отнес в соседнее отделение банка Manufacturers Hanover, сказал, что передает деньги в их распоряжение с условием, что они откроют ему расчетный счет на имя Браун и Ко, предоставив револьверный кредит, достаточный для открытия и ведения кофейни. Он подписал бумаги о регистрации в качестве юридического лица штата Нью-Йорк (потом эта корпорация будет распущена и создана другая в штате Делавэр, потому что так бывает с корпорациями, детка), а в совет директоров вписал себя, свою вторую жену, с которой не жил, Джорджа и свою мать, что жила в Монтичелло, так что потребовался целый день, чтобы съездить к ней и передать все бумаги на подпись.

– Ты что, не можешь ей их переслать? – спросил Джордж. – Подпишет и отошлет тебе обратно.

– Господи, нет. Они исчезнут в трясине, которая даже братьям Кольер[100] в кошмарах не снилась, такой, откуда возврата нет. Я даже к ней домой их не повезу – да, ее магия настолько сильна, что ей под силу отправлять все в небытие, хаос и разрушение. Уж я-то в это дерьмо верю, я много лет назад на собственном опыте убедился. Я ей сказал, чтобы ждала меня в «Денни».

– Рожденье нью-йоркской кофейни на севере штата, у «Денни», – продекламировал Джордж. – Прямо вижу слайд из «Жизни замечательных людей».

– Да уж, блядь. Она такая типа: ой, а мне в «Денни» так нравится! На то, что я вкатываюсь в новое дело и номинально она в команде, ей насрать. Во многом она все та же тупорылая шикса-подросток, на которой мой отец женился много лет назад.

– Твой отец что, был евреем? – спросил Джордж, никогда не задававшийся вопросом происхождения Берка. Первые сведения о нем, судя по его же собственным рассказам, датировались 1972 годом: жизнь началась в Канзас-Сити, ресторан Max’s.

– Бернстайн. Фамилию я сменил в двадцать два. В Нью-Йорке народ меня все время спрашивал, Леонард мне родственник или нет[101]. Все бы ничего, но их пиздец как разочаровывал ответ. Хочешь знать, что такое популярность? Вот у этого парня она пиздец какая.

– У Мохаммеда Али была побольше.

– Это да, но никто же не спрашивал, родня он мне или нет. Так или иначе, я сменил фамилию на Берк.

– В честь Майка Берка из «Янкиз»? Или Эдмунда Берка, отца рационального консерватизма?

– Майка Берка, это который с бакенбардами? Нет. Не-не, это все из-за персонажа, которого Джин Барри по телику играл. Берка.

– «Закон Берка», – сказал Джордж[102].

– Он водил «Роллс Сильвер Клауд» 1962 года. Или не водил, его на нем возили. Машина сохранилась. Я ее куплю. Ту самую, что снимали в сериале. До конца десятилетия точно. Ты слушаешь? Запоминаешь? Верно, как то, что при Кеннеди мы Луну покорили. Она будет моей.

– Да, в жизни хорошо иметь четкую цель.

– Спасибо.

– А как же свобода, правосудие и все такое?

– Они тоже есть в моем списке, правда, чуть ниже, чем «Роллс». Но есть.

– Но ты же понимаешь, что ты сделал? – спросил Джордж. – Тебя ведь спрашивали про Бернстайна не только из-за имени – ты слегка на него смахиваешь. Да, ростом ты повыше, но черты лица и волнистые волосы похожи. И рот. Верно? И ты меняешь фамилию в честь Берка, то есть Джина Барри и его сраной тачки, но оказывается, что разницы никакой, так как этот актер сам как вылитый Бернстайн.

– Вот блядь, – выругался Берк.

– Разум современного человека. Кто может объяснить, как он работает? Кто в силах спастись от него?

– Бля, – снова выругался Берк. – Меня это прям вымораживает.

Он пристально посмотрел на Джорджа, ткнув в него пальцем:

– Не стоило мне с тобой своими тайнами делиться. Ты все засрал.

Кредит, поиск подходящего места, реновация: кафе открылось в августе 86-го на Авеню А, между Седьмой и Восьмой улицами. Получилось как с одним из тех заведений, что вдруг открывались в твоем районе, пока ты отсутствовал. В первые три недели был просто мертвый штиль, а потом все быстро пошло в гору. Берк разрешал разным группам и музыкантам выступать, когда те захотят, соорудил для них сцену в углу. По утрам и когда никто не играл, на ней умещалось еще три столика. На голых кирпичных стенах (без теплоизоляции, о чем они жалели зимой), таких раздолбанных, что неволей вспоминались итальянские руины, он развесил картины местных художников. В том году было что-то вроде небольшого возрождения греко-римской культуры, и он заполучил неуклюжие картины, написанные