– Да. Я поеду с вами.

– А вы-то здесь при чем?

– Хочу вам помочь.

– Уже. Помогли, – с неожиданной злостью сказала Ирина Евгеньевна. – Зачем вы стали копать? Кто вас просил?

– Я хотела знать, почему умерла Света.

– И что? Знаете теперь? Мертвой хорошо, а живым? Живым каково? – Краснова махнула рукой.

О смерти мужа Люба сказала ей только в больнице. Странное дело, Ирина Евгеньевна успокоилась. Муж умер, так и не узнав правды. Доброжелатели ему ничего не сказали. Не успели.

– Ведь он мне тоже изменил, – вспомнила Краснова, вытирая слезы. – Мы плохо жили, – сказала она, словно оправдываясь. – Думаю, с Танькой Караваевой – это не первый раз. И не последний. Он мужик видный, при деньгах, не то что я. Маникюрша. Неровня мы с ним. Были. – Она вдруг вспомнила, что муж умер. – И Стасик как чужой. Как же! Мать в компьютерах ничего не понимает! Только и знает щи варить да сериалы смотреть! Серость. Поговорить-то с ней не о чем. Я даже не знаю, как в Интернет выходить, – усмехнулась Краснова. – Я ведь чувствую: Стасик меня стыдится…

Разговор с юношей вышел еще более странным. Он приехал в больницу поздно вечером, когда матери удалось до него наконец дозвониться.

– Что делать буду? – Стасик Краснов спокойно смотрела на Любу. – Не беспокойтесь, вены не вскрою. Буду оформляться на стажировку в США. Я в этом году третий курс заканчиваю. Пора определяться.

– Хочешь эмигрировать?

– А кто не хочет? – пожал плечами парень. – Тем более дома меня ничто больше не держит.

– Постой… А как же мать?

– А что мать? Здрасьте – до свиданья. Борщ на плите, котлеты в холодильнике. Книг не читает, в компах не рубит. Клиенткам ногти делает – закачаешься, а у самой до мяса обрезаны. Времени, мол, не хватает. Смотреть на нее противно.

– А ты жестокий.

– Вот и Света так говорила. Она была… странная.

– Почему ты не пошел на эфир?

– Чтоб я засветился на шоу? – Стасик посмотрел на нее как на полную идиотку. – Вот если бы футбол обсуждали…

– Все-таки и ты виноват в том, что Света отравилась. Ты слышал когда-нибудь об «Анgелах Sмеrти»?

– Чушь полная. Но девки тащатся.

– А ты не член группы?

Стасик опять посмотрел на нее взглядом, полным презрения.

– А твой отец… Он мог организовать такую группу?

Парень рассмеялся.

– Понимаю, – кивнула Люба. – Он вовсе не желал, чтобы Света умерла. Она ведь была его дочерью. Как-никак родная кровь. Просто не хотел, чтобы вы встречались. Но девочка была влюблена всерьез.

– Слушайте, что вы ко мне пристали? – разозлился Стасик. – У нее мамаша сумасшедшая. Это наследственное.

– А отца тебе не жалко?

– Отца жалко. Но он тоже был… странный. И, как выяснилось, вовсе мне не отец. Я ему говорил: что ты здесь прозябаешь? Надо в Америку драпать. Компьютерщик себе всегда работу найдет. И мне было бы проще. Но я все равно прорвусь.

– Не сомневаюсь. Мне просто хочется понять… Значит, изначально не Света была жертвой.

– Это вы о чем?

– Так… о своем. Ну, прощай, Станислав. Удачи тебе. В Америке.

– Спасибо, – насмешливо сказал юноша. – И вам удачи. Не знаю, правда, в чем.

– По-твоему, я безнадежна? Как твоя мама?

– Вы странная. Не как мама, по-другому, – отвел глаза Стасик. – И все равно вы нас не понимаете…

«Вот как вы думаете. Мы вас не понимаем. Мы – это старперы, которые застряли в социальном лифте. Еще молодые, полные сил, но для вас, двадцатилетних, глубокие старики. И вы бежите в Америку, думая, что там по-другому. А там, может быть, еще хуже…»

Вернувшись домой, Люба с облегчением подумала, что утром хоть на работу идти не надо. Ноги гудели, голова – тоже. Этот безумный-безумный день наконец закончился. На дворе была глубокая ночь, морозная и лунная, маятник погоды вновь резко качнулся с плюса на минус. Планету лихорадило, словно неизлечимого больного с непонятным диагнозом. О его состоянии спорили до хрипоты на бесчисленных консилиумах и даже пытались прописать лекарства, но становилось только хуже. К погодным аномалиям все давно уже привыкли.

Люба так устала, что не хотела больше думать ни о чем серьезном, мечтала лишь поскорее разуться, скинуть одежду, принять горячую ванну, выпить чаю с ромашкой и лечь в постель. И отоспаться наконец. Но кто-то был с этим категорически не согласен. Когда зазвонил мобильный телефон, Люба в первую очередь подумала о Стасе. Он увидел ток-шоу, которое этим же вечером пошло в эфир, и хочет его обсудить. Может быть, похвалить за ее сообразительность.

В похвалах она сейчас нуждалась гораздо меньше, чем в чашке горячего чая, но на звонок все равно ответила. К ее удивлению, это был Парамонов.

– Я вас не разбудил? – деликатно спросил Юрий.

– Я еще не ложилась.

– Извините за беспокойство… Я вам днем звонил, но вы не отвечали.

Она вспомнила о нескольких неотвеченных вызовах. Номер был незнакомым, поэтому Люба не стала перезванивать. Люди часто ошибаются. Одна женщина донимала Любу с месяц, звонила к ночи и почему-то говорила: «Доброе утро». Только через месяц незнакомка выяснила, что звонит в Москву и что она в роуминге, следовательно, за свои ошибки платит о-го-го какие деньги. Звонки тут же прекратились. Люба ее ошибок повторять не собиралась. Надо будет – перезвонят. Так и случилось. Только на часах почти уже полночь. Она невольно вздохнула:

– Я была на съемках.

– Я не один раз звонил. Вы уж меня извините…

– Что вы хотели? – потеряла терпение Люба. Ох уж эти интеллигенты! Полчаса будет извиняться, а у нее глаза слипаются!

– После того как вы с Самохваловым ушли, мы с женой долго обсуждали наш разговор. – Парамонов кашлянул. Голос у него был уже не такой хриплый, но все равно простуженный. – В общем, я хотел бы с вами поговорить. Только с вами. Самохвалов… Он такой резкий.

– По-моему, Стас был предельно деликатен.

– Он что, рядом? Вы вместе живете?

– Нет. Его здесь нет.

– Мне не нравятся его методы. А помочь я действительно хочу. Я скажу о своих подозрениях, но только вам, Любовь Александровна. Назначил бы вам встречу где-нибудь в кафе, но в моем состоянии… – Он деликатно замолчал.

– Хорошо, я приеду.

– Можно утром? Мне после обеда к врачу, а я хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Ну, на складе. Я, кажется, знаю, кто вор.

– Хорошо, я приеду утром. «Стас, я тебе должна».

В трубке раздался отчаянный рев. Плакал ребенок.