«Нет, Лолу».

На самом деле это так естественно – сразу написать Анселю. Святые угодники, да у нас уже образовалось некое сообщество, даже есть общие друзья. Трясущимися пальцами я пишу: «Харлоу прилетела в Канаду навестить Финна на выходные???»

Ансель отвечает через пару минут: «Они, видимо, написали нам одновременно. Судя по всему, она прибыла к нему в плаще на голое тело».

Я киваю и пишу ответ: «Это похоже на Харлоу. Но как ей удалось пройти в таком виде через контроль???»

«Понятия не имею. Но им лучше даже не пытаться повторять наши костюмированные игры».

Моя кровь вскипает в предвкушении.

«Ты когда будешь дома?»

«Я пробуду здесь с драконом примерно до 21.00»

До девяти???

Я сразу падаю духом, набираю короткое «Ок» в ответ и сую телефон обратно в сумку. Но потом меня вдруг озаряет: он хотел, чтобы я была непослушной? Плохой? Я покажу ему, что значит «непослушная».

* * *

В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ Ансель обычно писал мне ближе к ужину, часов около семи, когда он еще на работе, а я уже дома. Вот уже дня четыре, как это расписание стало постоянным, поэтому я уже знаю, когда примерно ждать от него сообщения, в это время у него бывает вечерний перерыв.

Я готова, я в спальне, когда мой телефон начинает вибрировать на одеяле рядом со мной: «Не забудь, чего я хочу сегодня вечером. Ужинай сама. Я буду держать тебя в курсе».

Дрожащими руками я нажимаю на кнопку вызова и жду. Один гудок, два…

– Алло? – отвечает он и переходит на английский: – Миа? Все в порядке?

– Профессор Гийом? – спрашиваю я нерешительно нарочито высоким голосом. – Вам сейчас удобно разговаривать? Я знаю, что вы в это время уже не в офисе…

На той стороне провода повисает молчание, а потом он откашливается и тихо говорит:

– На самом деле, Миа, – голос не его, строгий и недовольный, – я был очень занят и ты оторвала меня от очень важных дел. В чем дело?

Я провожу рукой по животу, вдоль пупка и ниже, между разведенных ног.

– Я хотела задать несколько вопросов по поводу вашего предмета, но я могу перезвонить в другое время, если вам неудобно.

Мне нужно слышать его голос, чтобы набраться храбрости и сделать то, чего он от меня не ожидает. Ведь он, возможно, сейчас не один и сидит за столом напротив кого-нибудь.

Я почти вижу, как он наклоняется, прижимает трубку к уху и прислушивается к каждому звуку, доносящемуся из динамика:

– Нет, раз уж позвонили, давайте закончим с этим. Говорите.

Моя рука скользит вверх и вниз, пальцы прижаты к половым губам. Я представляю себе, что это его рука, что он нависает надо мной и пристально наблюдает, как меняется выражение моего лица.

– Сегодня в классе, – начинаю я, и мое дыхание учащается, когда я слышу, как он тяжело дышит в трубку. Судорожно роясь в памяти, я ищу какой-нибудь элементарный юридический термин из своего короткого курса юриспруденции два года назад. – Когда мы говорили о презумпции невиновности…

– Да? – шепчет он, и теперь я понимаю, что он в офисе один. Его голос стал более хриплым, угрюмым, недовольным и резким, и я могу представить, как улыбка уходит из его глаза и он притворяется очень суровым и строгим.

– Не думаю, что когда-либо с таким вниманием слушала лекцию раньше. – Я прижимаю трубку плечом к уху и второй рукой ласкаю грудь. Моя грудь… Ансель любит ее ласкать как никто другой раньше. Мне всегда нравилось трогать ее, но только под его прикосновениями и ласками я поняла, как она чувствительна, как отзывчива. – Мне никогда раньше не нравились занятия так, как ваши.

– Нет?

– И я не могу перестать думать… – говорю я и делаю паузу для усиления впечатления, но еще и потому, что я слышу, как он тяжело дышит, и хочу его помучить. Я чувствую, как внутри меня рождается желание. – Я все время думаю, что было бы, если мы встретились с вами за пределами школы.

Он отвечает спустя несколько секунд:

– Вы же знаете, мисс Холланд, я не могу сделать этого.

– Почему? Из-за правил? Или потому что вы не хотите? – Мои пальцы двигаются быстрее, легко скользя по плоти, которая становится влажной от звуков его голоса, его дыхания на том конце провода. Я представляю, как он сидит за столом, опустив руку на замок своей ширинки. И одна только эта картинка заставляет меня задыхаться.

– Из-за правил. – Его голос опускается до шепота. – И из-за того, что я не могу хотеть этого. Вы моя студентка.

Сама не замечая, я издаю тихий стон, потому что на самом деле он ХОЧЕТ. Он хочет меня, даже когда завален работой на расстоянии нескольких километров.

Каково это – быть его студенткой в реальности? Или одной из тех девиц из метро, которые смотрели на него и хотели его? Что, если бы он действительно был моим преподавателем и каждый день мне приходилось бы сидеть и слушать его тихий, низкий голос, не имея возможности подойти, заглянуть в его глаза, провести рукой по груди и по густым волосам?

– Миа, вы же не делаете сейчас ничего… неуместного, правда? – спрашивает он. Его голос снова стал строгим. Впервые я не вижу его лицо во время подобной игры, но я уже достаточно его изучила, чтобы понимать, что он притворяется. Его голос никогда не бывает таким со мной, даже когда он расстроен. Он всегда очень, очень сдержан.

Я выгибаюсь на матрасе, приподнимая ягодицы, наслаждение растет, я чувствую, как тепло растекается по моим бедрам, низу живота.

– Вы хотите услышать меня? – спрашиваю я. – Хотите представить себе, что я делаю сейчас здесь, в вашей постели?

– Вы в моей постели? – шипит он в бешенстве. – Миа! Вы что, трогаете себя?!!

Эта игра заводит меня так сильно, что даже голова начинает кружиться, я почти взлетаю. Вспоминаю, как он смотрел на меня утром, как сопротивлялся желанию взять меня немедленно, перед тем как уйти на работу. Вспоминаю, как его губы скользили по моей шее, когда он залезал в постель ночью, как он прижимал меня к груди, свернув калачиком. А потом, когда я еле слышно шепчу: «О боже, о боже, о…» – я слышу его отчаянный рык на другом конце провода и практически разлетаюсь на части под своей собственной рукой, воображая, что это его рука, и зная, насколько лучше мне будет потом, позже, когда он окажется рядом со мной и это будет действительно ЕГО рука.

А он может хорошо представить себе меня сейчас, потому что он уже видел, как я это делаю.

Ноги у меня дрожат, и я кричу в трубку от затопляющей меня волны наслаждения, горячего, скользкого наслаждения, разливающегося под моей кожей. Я произношу его имя, бормочу какие-то бессвязности, зная, что он их слышит. Это единственное, что он может делать – слушать, он не может увидеть, коснуться, почувствовать, и осознание этого продлевает и усиливает мой оргазм, пока наконец я не ослабеваю и вытягиваюсь в бессилии на матрасе, уронив руку рядом с собой.