Я не связывалась с Доном, значит, этому есть только одно объяснение.

Сэм действительно готов покинуть меня.

Я поистине близка к тому, чтобы потерять его.

Я не предполагала, что моя жизнь так повернется. И не предполагала, что в моем почтовом ящике появятся подобные сообщения.

Я допускала, что получу любовное письмо или цифровые фотографии с котами, сообщения о кошатниках и приглашения.

А не сообщение из «Carriage House», из которого узнаю, что мой жених в паре кликов от того, чтобы отменить нашу свадьбу, что я из-за собственного смятения, из-за того, что не способна разобраться в себе, теряю замечательного человека.

Что я делаю здесь, в Мэне?

Неужели я, черт побери, рехнулась?

Внезапно меня охватывает непреодолимое желание пересесть на водительское место и прямо сейчас поехать домой, к Сэму. Но если бы я сделала это, прямо сейчас вернулась к нему, могла бы я честно сказать, что больше не стану думать о Джессе?

Если я поеду домой, к Сэму, я должна быть уверенной в том, что никогда не расстанусь с ним. Я многим обязана ему. Но самое малое, что я могу сделать для него, – это принимать его всерьез, а не играть в кошки-мышки. И я сознаю, что этого, вероятно, недостаточно.

Любя их обоих, я больше ни в чем не уверена, а будучи неуверенной, я могу их обоих потерять.

При нормальных обстоятельствах романтическая любовь прекрасна, но сейчас – особые и необычные обстоятельства, разве не так?

Нечасто случается, что любишь человека, который любит тебя, что любишь именно того человека, который любит только тебя. В противном случае кто-то остается с разбитым сердцем.

И я полагаю, что настоящая любовь пленяет главным образом поэтому. Трудно найти и сохранить ее, как и все прекрасное. Она – как золото, как шафран, как северное сияние.

– Ребята из ресторана говорят, ночью пойдет снег, – сообщает мне Джесс, садясь обратно в машину. В руке он держит пиццу. – Я взял для нас колбасу «пепперони» и твою любимую пиццу с ананасом. – Он кладет ее мне на колени.

Я притворяюсь, что удивлена, и улыбаюсь. Я не могу есть сыр.

– Великолепно! – говорю я.

А потом мы трогаемся с места, направляясь обратно в хижину по тем же заснеженным улицам. Теперь Джесс уверенно справляется с поворотами, как человек, хорошо знающий окрестности.

Но дороги петляют, они непредсказуемо извилисты. Я не раз хватаюсь за ручку над своей головой.

– Может быть, поедем помедленнее? – предлагаю я после второго раза.

Я бросаю взгляд на спидометр. Он едет со скоростью пятьдесят миль при разрешенных тридцати пяти.

– Прекрасно, – говорит он. – Я понял. – А потом, улыбаясь, быстро смотрит на меня. – Поживи немного.

Я замечаю, что расслабляюсь, несмотря на то что мы продолжаем ехать так же быстро. По правде говоря, сидя в машине, я ощущаю такую легкость, что по-настоящему удивлена, слыша сирену останавливающей нас полицейской машины.

Джесс съезжает на обочину и тормозит, медленно, но без задержки.

У меня начинает сильно колотиться сердце.

Он ведет машину, вообще не имея водительского удостоверения.

Никакого удостоверения.

– Джесс… – говорю я голосом, напоминающим одновременно панический шепот и хриплый вопль.

– Все будет хорошо, – успокаивает он меня. Джесс уверен во всем. Он всегда был человеком, верящим в то, что все будет хорошо.

Но не ошибается ли он? Ведь не всегда все бывает прекрасно. В мире происходят ужасные события. Отвратительные. Приходится стараться из всех сил, чтобы предотвратить их.

К окну со стороны Джесса подходит мужчина средних лет в полицейской форме.

– Добрый вечер, сэр, – говорит он.

У него строгая стрижка и мужественная осанка. Он невысокого роста, чисто выбрит, с угловатой фигурой. Волосы и даже брови начинают седеть.

– Добрый вечер, офицер, – говорит Джесс. – Чем могу помочь вам?

– В такую погоду, сэр, вам следует быть чуть осторожнее на поворотах, – говорит мужчина.

– Да, сэр.

– Права и регистрация.

Я словно вижу кошмарный сон.

Джесс, проявив лишь секундное колебание, наклоняется к бардачку и достает оттуда какие-то документы. Он вручает их офицеру.

– Начинается шторм, нельзя ездить так же, как в середине июня, – говорит полицейский, беря документы у Джесса и заглядывая в них.

– Понял.

– А ваши права? – Офицер опускает глаза и пристально смотрит прямо на Джесса. Я отворачиваюсь, не в силах этого вынести.

– У меня их нет, – говорит Джесс.

– Простите?

– У меня их нет, сэр, – говорит Джесс. По его голосу я понимаю, что он изо всех сил старается не потерять самообладания.

– Что вы имеете в виду, говоря, что у вас их нет?

Я как будто схожу с ума. Руки начинают двигаться сами по себе. Я беру конверт, остававшийся в машине с тех пор, как мы ехали сюда.

– Офицер, он только что вернулся после того, как пропал в море, – говорю я.

Офицер в крайнем удивлении смотрит на меня. Не потому, что он верит мне, а потому, что, видимо, не может поверить в то, что кто-то пытается так изощренно лгать.

– Она… – Джесс пытается объяснить, но что он может сказать? Ведь я говорю правду.

– Я могу доказать это вам, – говорю я, заглядываю в конверт и вытягиваю оттуда напечатанную несколько лет назад статью о том, что Джесс пропал без вести. Там есть его фотография, посередине текста. Я протягиваю ее копу.

Я не знаю, почему он, желая ублажить меня, берет ее, но он берет. А потом переводит взгляд с фотографии на Джесса. И я понимаю, что пока он не удостоверится, он также не будет окончательно уверен, что я не лгу.

– Сэр, – начинает Джесс, но полицейский прерывает его:

– Позвольте мне прочитать это.

Итак, мы ждем.