Шли годы. Мы регулярно встречались с Львом Дмитриевичем, потому что под его руководством начали публиковаться архивные материалы «Атомного проекта СССР», и, безусловно, это была грандиозная по своим масштабам работа.

А когда она завершилась, мы встретились вновь, чтобы поговорить о судьбе Средмаша и его роли в истории нашей страны.

Новый «вольный разговор» как бы продолжил предыдущий. А состоялся он в Музее Ефима Павловича Славского, который оборудован в бывшем кабинете министра.

Я спросил Рябева:

– Лев Дмитриевич, какое ощущение от кабинета?

– Будто ты вернулся в ту историю, которая была в нашей отрасли. А с другой стороны, есть ощущение пустоты, не хватает жизни, энергии, что были присущи хозяину этого кабинета на протяжении трех десятилетий.

– Но вы ведь три года сами были в этом кабинете!

– Этот кабинет в первую очередь связан с Ефимом Павловичем Славским, потому что тридцать лет – это не три года. Это был период, когда отрасль приобретала мощное дыхание, открывались широчайшие перспективы, решались все важнейшие вопросы, поэтому этот кабинет был как бы главным штабом, где определялась принципиальная политика развития, прогресса и так далее.

– Только отрасли или страны? Ведь Средмаш – это прежде всего история страны?

– Постановка вопроса правильная, но я все-таки сконцентрировал бы внимание на отрасли, так как политические решения принимались высшим политическим руководством. Но вы правы в том смысле, что отрасль уникальная. Ее нельзя даже сравнить с какими-то другими, ведь именно она обеспечила безопасность страны. Прошло уже более 20 лет, как нет Советского Союза, отрасль, конечно же, несколько другая уже, но по главный стержень остался, так как по-прежнему гарантия безопасности страны – ядерное оружие. И что важно подчеркнуть: во времена Советского Союза было ядерное оружие и мощные обычные вооружения, а в последние десятилетия произошло сокращение второй составляющей, а потому, как ни странно это может показаться, роль ядерного оружия как гаранта безопасности нашей страны существенно выросла. И это признают все президенты, и они делают ставку на ядерное оружие, чтобы на равных разговаривать с другими мировыми лидерами. Силовой фактор сохраняет свою значимость, и в обозримом будущем ситуация не изменится. Существующие доктрины и документы в определенной степени скорректировали ситуацию с ядерным оружием. Если раньше утверждалось, что ядерное оружие мы никогда не применим первыми, то теперь оно может использоваться, если российская государственность окажется под угрозой. Отсюда и значимость его, она не снижается.

– Это ведь очень страшное оружие, не так ли? Вы ведь почувствовали это на испытаниях?

– Конечно, оружие страшное… Я думаю, что в мире будет делаться все, чтобы оно не нашло применения. Но мы не можем забыть и того, что дважды оно использовалось, и сотни тысяч людей погибли. У Америки «рука не дрогнула», как говорится, и атомные бомбы были сброшены, причем в тот период военных действий, когда особой нужды в том не было. Япония стояла на грани капитуляции, учитывая и то, что вскоре в войну против нее должен был вступить Советский Союз. Поэтому сброс бомб на Хиросиму и Нагасаки был своеобразным предупреждением не Японии, а Советскому Союзу…

– И это особо остро чувствовалось именно в Арзамасе-16, куда вы приехали молодым специалистом?

– Мое детство выпало на военные годы, и это, безусловно, сказалось и на характере и на психологии. Одна треть класса после окончания школы пошла в военные училища. Я собирался стать военным еще после 7-го класса. Поступал в Ленинградское артиллерийское училище, но, увы, по зрению не прошел. Ну а после взрыва в 49-м году нашей атомной бомбы возникло естественное желание поучаствовать в этом проекте. Извините за громкие слова, но с молодости мечтал посвятить себя защите Отечества. Причем не только я, но и все поколение, которое знало войну не понаслышке. Я жил в то время на юге Архангельской области на крошечной станции. Декабрь 41-го года. Страшные морозы. Войска сгружались с поездов и шли на Ленинградский фронт. Тысячи, тысячи и тысячи солдат… Я видел все это… В общем, военное детство, а потому и желание защищать Родину.

– Сейчас многое притупилось?

– Недавно прочитал книгу, которую выпустили мои коллеги в Сарове. Там говорится и о ядерном разоружении, и о коммунистической идеологии, и о том, что холодная война закончилась. Мол, стало намного спокойнее в мире. Однако это ведь не так! Внутреннее напряжение существует… Вопрос о защите государства, о нашей безопасности намного сложнее, чем просто идеологические разногласия, к которым многие стараются свести все, что происходило и происходит в мире.

– Как вы попали в Саров, а точнее, в «Приволжскую контору Главгорстроя СССР»?

– Впервые – в 56-м году на преддипломную практику. На четвертом курсе произошел резкий поворот в судьбе. Нас готовили как специалистов по конструкционным материалам, соответственно, и лекции строились целенаправленно. Но вдруг полкурса вызывают и предлагают заняться физикой взрыва. Нас отправляют сразу же в Институт химической физики, приглашают на встречу с заведующим кафедрой и директором института академиком Николаем Николаевичем Семеновым. Нас ввели в курс дела, а затем нам начали читать курс по физике взрыва. Там же, в «башнях», мы проводили взрывные эксперименты. В общем, шло теоретически-экспериментальное обучение. А потом, буквально через год, летом 56-го года отправили на преддипломную практику в Саров.

– Нужны были новые силы в «Атомный проект», не так ли?

– Вероятнее всего. В 55-м году прошли испытания водородной бомбы на новом принципе – это обжатие термоядерного горючего с помощью рентгеновского облучения, и резко расширялся фронт работ. Поэтому нас «перековали» из металлофизиков во взрывников. Там мы защитили дипломы, и стали участвовать в программе создания и совершенствования ядерного оружия.

– Ваше первое ощущение от Сарова?

– Странное… Дело в том, что в командировках действительно значилось: «Приволжская контора Главгорстроя СССР». А находилась она где-то в «районе Шатков». Больше нам ничего не было известно. Что нас ждет? Не очень ясно… Нас направили в газодинамические подразделения (это нынешний Институт физики взрыва) к разным руководителям на беседу. Я попал к Александру Сергеевичу Козыреву. Естественно, я не знал, чем он занимается, но он быстро меня сагитировал, и я дал согласие, хотя до конца не понимал, чем именно мне предстоит заниматься. Александр Сергеевич был обаятельный человек во всех отношениях. Юлий Борисович Харитон однажды сказал о Козыреве: «красавец-мужчина». И действительно, он был высоким, энергичным, красивым, способным увлекать. Он занимался взрывчатыми веществами и обжатием малых масс дейтериево-тритиевой смесью. С этой идеей он приехал на «Объект» и ею занимался всю жизнь. Помимо этого направления мы участвовали в разработке отдельных ядерных зарядов. Открылся широчайший фронт работ, резко увеличилось количество ядерных испытаний, и поэтому весь коллектив Института работал в очень хорошем темпе. Были созданы конкретные конструкции, они успешно испытывались и поступали в серийное производство. Темп высочайший, он увлекал и захватывал всех – от рабочего и инженера до руководителей. Все понимали и ощущали, что мы совершаем очень важное дело. Цифр в то время мы не знали…