А в конце XIX века в доме № 68 поселилась примечательная семья, благодаря которой он и вошел в историю. Главой семейства был присяжный поверенный Леонид Яковлевич Лозинский; вместе с ним жил и его сын Михаил. Еще во «Всем Петербурге» 1911 года указано, что помощник присяжного поверенного Михаил Леонидович Лозинский обитает на Николаевской, 68.

В ту пору Михаил Лозинский только начинал восхождение к литературной славе. Как раз в 1911-м он стал постоянным участником Цеха поэтов, примерно в то же время съехал из родительской квартиры и обзавелся собственным жилищем на Васильевском острове, где будет собираться Цех поэтов...

Лозинский был деятельным участником литературной жизни. Хорошим поэтом. Но главное признание ждало его на ниве перевода. Нина Берберова не случайно назвала его «истинным волшебником по части стихотворных переводов»: мы и сегодня читаем Шекспира, Сервантеса, Мольера и многих других классиков в переводах Михаила Лозинского...

Дом № 68

Со стороны Лозинский казался, наверное, человеком чрезвычайно благополучным. Вот и Ирина Одоевцева описывала его так:

«Большой, широкоплечий, дородный. Не толстый, нет, а доброкачественно дородный. Большелицый, большелобый, с очень ясными большими глазами и светлой кожей. Какой-то весь насквозь добротный, на иностранный лад, вроде василеостровского немца. Фабрикант, делец, банкир. Очень порядочный и буржуазный».

Это описание относится к нелегким послереволюционным годам. А уж потом, когда имя Лозинского гремело на всю страну, со стороны могло показаться, что жизнь его просто безоблачна. Но только со стороны. В воспоминаниях современников о Лозинском хватает печальных строк. Надежда Мандельштам, супруга Осипа Мандельштама, вспоминала о том, как Михаила Леонидовича «поразила таинственная слоновая болезнь, которой место в Библии, а не в ленинградском быту. Пальцы, язык, губы Лозинского – все это удвоилось на наших глазах...».

М.Л. Лозинский

И еще, строки из ее же мемуаров: «Лозинский... побывал в тюрьмах, и он был одним из тех, у кого всегда стоял дома заранее заготовленный мешок с вещами. Брали его несколько раз, и однажды за то, что его ученики – он вел где-то семинар по переводу – дали друг другу клички. Кличек у нас не любили – это наводило на мысль о конспирации. Всех шутников посадили. К счастью, жена Лозинского знала кого-то в Москве и, когда мужа сажали, сразу мчалась к своему покровителю. То же проделывала жена Жирмунского. Если б не эта случайность – наличие высокой руки, – они бы так легко не отделались. В сущности, эти с самого начала казались обреченными, и все обрадовались, прочтя фамилию Лозинского в списке первых писателей, награжденных орденами. В этом списке он был белой вороной, но и белой разрешили жить среди других, чуждых ей птиц. Потом выяснилось, что ордена тоже ни от чего не спасают – их просто отбирали при аресте, но Лозинскому повезло, и ему удалось умереть от собственной страшной и неправдоподобной болезни».

Напоследок о Лозинском: он практически всю свою жизнь прожил в Петербурге – Ленинграде. Только обитал уже не в родительском доме, а на Каменноостровском (Кировском) проспекте...

В начале 1890-х зодчий Александр Иванович фон Гоген еще не считался знаменитостью. Правда, он уже выполнил немало работ в столице, среди которых были и заметные – например, особняк княгини Вадбольской на Васильевском острове. Но все-таки фон Гоген находился лишь на подступах к настоящей славе...

Дом № 70 (70а-70б)

Именно в ту пору зодчий жил в доме № 70 по Николаевской улице.

Самые яркие проекты фон Гогену удалось осуществить уже в XX столетии. И какие проекты! Суворовский музей на Таврическом плацу запоминается каждому, кто хотя бы раз увидел это здание. А особняк Кшесинской! Одного этого шедевра хватило бы, чтобы увековечить имя фон Гогена в петербургских летописях...

А еще Александр Иванович руководил интереснейшим, небывалым в петербургской истории проектом – переносом в столицу из села Кончанского суворовской деревянной церкви. Открытие этого храма на новом месте состоялось в 1900 году, потом церковь была «памятихранилищем» полководца на время строительства Суворовского музея. В 1901 году вокруг храма появилась каменная галерея, но в советское время реликвии пришел конец: в 1925 году разобрали церковь, а в 1950-х годах демонтировали и галерею...

До этих печальных событий, впрочем, фон Гоген не дожил. Взлет его вообще длился не очень долго. Тяжелая болезнь почек мешала работе, а в марте 1914 года наступила трагическая кульминация: Александр Иванович застрелился в своей квартире на Невском, 136. Причины его самоубийства до настоящего времени точно не известны.

Арон Симанович читателям этой книги уже знаком: секретарь Распутина жил одно время на Николаевской, 8. Упоминали мы и о том, что Симанович посвятил своему патрону книгу, где рассказывал в том числе и о начале распутинской карьеры в Петербурге. Есть там и такие строки: «Из монастырской гостиницы Распутин переехал на квартиру генеральши Лохтиной на Николаевской улице.

Эксцентричная и не отдававшая в своих действиях отчета, госпожа Лохтина была известна тем, что она всегда носила белый шелковый цилиндр. Генеральша была чрезвычайно предана Распутину и обучала его грамоте».

Что ж, относительно преданности генеральши Симанович не погрешил против истины: Ольга Лохтина была предана Распутину фанатически. Только вот с квартирой вышла накладка. Распутин действительно жил у Лохтиных, но помещались эти апартаменты на Греческом проспекте.

А что же с Николаевской?

Распутин жил и тут. Только случилось это много позже – в 1912 – 1913 годах, когда «отец Григорий» был уже своим человеком при дворе и влиял на многие решения в российской политике.

Здешний дрес Григория Ефимовича известен точно: Николаевская, 70. Как вспоминают очевидцы, жил тут Распутин скромно.

«На Николаевской улице Распутин занимал в квартире одну комнату... В этой комнате была простая постель и крашеный деревенский стол-буфет».

«Меня поразило... что Распутин занимал маленькую, очень убогую комнатку, не соответствовавшую представлениям о нем... властном фаворите императорской семьи... Жил он просто и даже бедно».

В те годы Распутин состоял под постоянным тайным присмотром полиции: об этом позаботились его недоброжелатели. В донесениях агентов дела и дни «старца» расписаны подробнейшим образом. Вот утро одного только дня, 4 декабря 1912 года: «Вышел из дома 8 час. 50 мин. утра с девочкой лет 12-ти, сел на извозчика и поехал на 5-й Рождественский, угол Дегтярной улицы в церковь Афонского подворья, где пробыл 30 минут, вышел с той же девочкой, сели на извозчика и поехали на 1-ю Рождественскую улицу. "Русский" вышел с извозчика и пошел в рыбную лавку, дом № 14, оттуда скоро вышел, сел на этого же извозчика и поехал на угол Николаевской ул. и Кузнечного переулка. "Русский" зашел в булочную, через 5 мин. вышел, на этом же извозчике с девочкой вернулся домой».