Филадельф Геннадьевич не был чужд политики. Убежденный монархист, он активно помогал Русскому собранию, а также Русскому народному союзу имени Михаила Архангела пожертвовал пять тысяч рублей на издание книги «Воцарение Дома Романовых». Председатель союза Владимир Пуришкевич вспоминал: «Не забуду того дня, когда я обратился к этому миллионеру, русскому купцу. Он принял меня в своем палаццо на Николаевской улице и без заминки, прося только, чтобы имя его не упоминалось, сказал: "На, батюшка, на благое дело, – бери!" Эти 5 тыс. дали нам возможность назначить цену на книгу "Воцарение Дома Романовых" 25 к.».

Филадельфу Бажанову не суждено было встретить революцию в комфорте собственного дома. Перед самой революцией он продал особняк промышленнику Борису Исааковичу Катламе, который возглавлял тогда правления двух крупнейших табачных фабрик столицы – «Лаферм» и «А. Н. Богданов». Катлама и поселился здесь; Филадельф же Геннадьевич, если верить справочнику «Весь Петроград», перебрался на жительство в Лигово; после революции он и вовсе эмигрировал.

После 1917 года в бажановском доме работали разные заведения. В 1920-е в одном из многочисленных его помещений находилось ленинградское бюро «Днепростроя»: на эту знаменитую запорожскую стройку работали многие предприятия нашего города, постоянная связь была необходима...

Потом в здании появилась библиотека.

Сегодня в бывших бажановских апартаментах работает Детская библиотека истории и культуры Петербурга. Интерьеры здания хорошо сохранились, к тому же здесь не так давно закончилась многолетняя реставрация. Так что при желании можно познакомиться со внутренним обликом одного из самых эффектных домов на улице Марата.

И вот обещанный дом № 74. Читателю, наверное, не надо объяснять, что построен он уже не в эпоху Белинского-Панаева – на три десятилетия позже.

Дом № 74

Долгое время дом принадлежал купеческой семье Муриных. Те торговали в столице хлебом и мукой, владели фруктовым магазином и мелочной лавкой. А один из Муриных, Александр Васильевич, был гласным столичной Городской думы. Жил он, как и другие члены семьи, в доме №74.

В блокадную пору во двор этого дома угодила бомба, и жильцы составили акт – драматический документ, впервые опубликованный историком блокады Абрамом Буровым: «13 октября 1941 года две фугасные бомбы попали в два разных флигеля. Под обломками разрушенного здания нашли смерть инженер Зюков, 35 лет, Огурцова, 14 лет, Огурцова, 17 лет, Тютина, 35 лет, Потехина, 17 лет, Цветков, 28 лет. Труп Е.В. Кюненковой, 60 лет, был найден в противоположном флигеле, так как взрывной волной она была выброшена из окна одного флигеля в окно противоположного флигеля. Потехина В. оказалась под обломками разрушенного 2-этажного дома... Прибывший к очагу поражения отец с бойцами МПВО быстро стал производить разборку завала... Из-под завала раздавались крики: "Папочка, спаси меня", и когда уже разборка подходила к концу, послышался хрип умирающей девочки, которая скончалась от ранения в висок...»

Тут можно привести и еще одно свидетельство блокадного времени, имеющее прямое отношение к улице Марата (хотя и неизвестно, к какой именно ее части). Это простая, но полная драматизма запись литератора Павла Лукницкого: «На улице Марата труп истощенного до последнего предела интеллигента, и шапка его меховая, отвалившаяся от головы. И неостанавливающиеся прохожие. И в двухстах шагах дальше две спешащие, только что выбежавшие из дома женщины, на ходу застегивающие шубы; одна – с безумным лицом: "Леня мой, Леня!" И еще дальше – третья женщина: "Леонид Абрамович-то мертвый лежит на панели!" – спокойным тоном, обращаясь к кому-то в парадном».

Но нам пора обратиться к более благополучным временам, к предыстории дома № 74 – к тем годам, когда здесь находился дом архитектора Диммерта. Построен он был в конце 1830-х; вот что рассказывает об этом художник и сын художника Павел Петрович Соколов: «Егор Иванович Димерт был друг и товарищ отца по академии, по профессии архитектор и состоял помощником Стасова, построившего тогда Троицкий собор и триумфальные московские ворота. По окончании работ Димерт купил вместе с отцом в Ямской части два пустопорожних места и начал постройку домов...

И.И. Панаев

В дом Димерта, который был только что закончен, въехала мать Ивана Ивановича Панаева...»

Судя по всему, дома Петра Соколова и Егора Диммерта были двухэтажные, с каменным первым этажом и деревянным вторым. Дом Соколова, предположительно, стоял за диммертовским – на участке нынешнего дома № 76 по улице Марата...

Мать Панаева, Мария Екимовна, въехала в дом Диммерта вместе с сыном, тогда уже известным литератором, а потому жилище их стало одним из центров литературной жизни столицы. Бывали здесь не только писатели, но и художники, актеры, музыканты – но все-таки именно писатели играли тут первую скрипку. А один из писателей и вовсе сделался на некоторое время жильцом Панаевых. Виссарион Белинский осенью 1839-го как раз решился переехать из Москвы в Петербург, и первым его пристанищем в северной столице стал именно дом на Грязной улице.

Валериан Панаев, родственник Ивана Ивановича, будущий инженер и создатель Панаевского театра, в то время тоже жил в доме Диммерта. Об этом времени он оставил достаточно обширные воспоминания.

В.А. Панаев

«Когда Иван Иванович Панаев пригласил, еще в Москве, Белинского остановиться у него в доме, он рассчитывал, что может дать Белинскому не менее двух комнат внизу. Между тем в его отсутствие мать распорядилась нижними комнатами занимаемого ею дома, поместив там в двух комнатах одну из своих любимых приживалок... Затем оставалась одна свободная комната, в которую поместили меня. Иван Иванович Панаев ужасно рассердился, и в первый же час приезда вышла домашняя сцена; но делать было нечего – Белинского поместили в той комнате, в которой помещался и я.

Через несколько дней по приезде Белинский принялся за работу, и комната его наполнилась журналами, книгами, лежавшими и на стульях, и на столах, и на диване, и на полу. Днем я старался не ходить часто в эту комнату, чтобы не мешать Белинскому; но, когда приходило время спать, а равно и утром, он много со мною разговаривал и очень полюбил меня. В это время он подарил мне свою грамматику, сделав на ней надпись.

Хотя Белинский занимался и днем, но, видимо, работы его подвигались главным образом по ночам. Днем Белинский часто засиживался наверху у Ивана Ивановича Панаева, которого очень многие посещали, и, кроме того, Белинский в это-то время любил поболтать с молодою женою Ивана Ивановича и поддразнивать ее, как ребенка, потешаясь проявлениями ее наивности».