смерти могла вызвать в нём тот выброс адреналина, в котором он так нуждался. То, как он уходил от неё, было отдельным искусством: он бегал в прямом смысле слова по краям крыш и пропастей, перепрыгивал через, казалось бы, невозможные расстояния, рискуя сорваться с высоты десятиэтажного дома; отвесные и совершенно гладкие поверхности не представляли для него особых препятствий, а потому он часто уходил от жандармов, буквально вскарабкавшись по вертикальной стене без единого выступа. У полиции он вызывал восхищение, и им, действительно, нельзя было не восхищаться.

Свой жизненный путь Ранель закончил в одной из таких погонь. Он скрывался от идущего попятам отряда жандармов в Гваделупских горах*, пустив Мэри во весь опор по узкой каменистой тропе, идущей вдоль глубокого, синеющего лесом обрыва, когда вдруг её ноги подкосились, и лошадь, сначала с размаху ударившись головой и грудью о землю, сползла набок и полетела вместе с Ранелем в пропасть. Полицейские растерянно остановились на том самом месте, где ещё минуту назад скакал преступник, провожая печальным взглядом стремительно удаляющиеся фигуры; кто-то снял шляпу. Ранель встретил свою смерть достойно: трудно сказать, предполагал ли он, что уйдёт из этого мира именно таким образом — скорее всего, да, — но, пока он летел с высоты небоскрёба в тёмно-зелёные объятия леса, ни один мускул не дрогнул на его застывшем ещё тридцать лет назад лице, ни один звук не вылетел из окоченевшего горла. «Как символично завершить свою карьеру там, где ты её начал. Прощай, Мэри», — и это было всё, о чём он подумал, перед тем как встреча с землёй со всей силы выбила из тела его мятежную душу.

Что же произошло на узкой горной тропе, и что случилось с Мэри, которая до тех пор верно служила Ранелю? На самом деле, всё очень просто. Подозревал ли преступник такой вариант развития событий или же вообще никогда не задумывался над этим, неизвестно, однако надо понимать, что года шли, и вместе с Ранелем взрослела и лошадь. На момент судьбоносной погони Мэри было уже тридцать два года, что по меркам лошадей являлось весьма преклонным возрастом, и, не выдержав нагрузки, у неё просто остановилось сердце.

Тела нашли лишь спустя три недели и там же, недолго думая, похоронили, положив Ранеля и Мэри в одну могилу. На похоронах собрался весь тот отряд, что был отправлен за ним в погоню, а те, кто не смог присутствовать, позже сами искали скромный деревянный крест среди густых лесов и, так и не найдя, оставляли венки на ветках деревьев. В первую же грозу, прошедшую после похорон, молния ударила в близстоящую сосну, и та упала прямо на небольшой, поросший травой холмик, сломав крест и закрыв собой от внешнего мира спящие в нём души. Этого никто не видел, но спустя где-то полгода к могиле приходил какой-то мужчина, подозрительно похожий на усопшего; он нечеловеческим усилием отодвинул в сторону ствол, расчистил место, где ещё совсем недавно можно было угадать могилу, и установил табличку, какая обыкновенно украшает надгробные плиты: «О. Ранель Гутанг (Остин Рейнтунг) 1846–1893».

На этом печальном событии заканчивалась четвёртая глава «Зрелость», а дальше шла весьма объёмная глава «Безвременство», больше предыдущих четырёх частей вместе взятых. Если читатель уже успел расстроиться и подумать, что автобиография писателя на этом завершилась, то спешу Вас уверить, что смерть Ранеля является только началом его самого интересного периода в жизни, потому что книга не даром имеет название «Обезьяна, заключившая договор с Дьяволом».

Итак, что же стало с Ранелем после того, как он разбился во время погони? Сначала был мрак. Некоторое время ему казалось, что он спит с открытыми глазами, только наоборот, то есть вроде бы бодрствует, но при этом никак не может разомкнуть веки. Затем в непроглядной темноте начали вырисовываться кое-какие черты: вот показались голые и острые, как кинжалы, скалы, вот выступили из сумрака низенькие, ветхие домики с покосившимися заборами и продырявленными кровлями, где-то виднелись здания и побольше, и посолиднее, очень сильно походив на чьи-то усадьбы. Сперва Ранель подумал, что каким-то невозможным образом очнулся там, в Гваделупских горах, но, вспомнив, что с ним случилось, отверг эту мысль, с каким-то особым трепетом уступив место другой…

Ранель встретил Ад так, как за всю историю человечества не встречала его ни одна смертная душа. Обычно люди не стремятся попасть в это страшное место, а если уж такое случается, то принимают это известие без особой радости, а точнее с тем немым отчаянием, какое можно увидеть только на лицах осуждённых грешников. Ранель же воспринял Ад как лучшую награду за свою жизнь; он снова ощутил то предвкушение от предстоящих опасностей, которое испытал тридцать лет назад, когда летел верхом на Мэри прочь от Остина. Вспомнив о своей лошади, Ранель как-то равнодушно подумал, что уж, конечно, старушка попала в Рай, и он вряд ли ещё когда-нибудь увидится с ней.

Замок Сатаны, к которому, к сожалению, никогда «не зарастёт народная тропа»**, расположился на высокой отвесной скале и будто парил над широкими просторами, раскинувшимися под ним на тысячи километров. Прямо под утёсом медленно текла, иногда и вовсе останавливаясь, тёмно-синяя река, отражающая в себе низкие грозовые тучи и разрезающая длинной зеркальной лентой невысокие почерневшие холмы, покрытые густым мрачным лесом; где-то далеко-далеко за горизонтом вдруг выглянул из-за плотной пелены робкий луч солнца, и по сравнению с земным он показался таким блёклым и невзрачным, что лучше бы его вообще не было. За спиной Ранеля остались высокие неприступные горы, покрытые кое-где колючим кустарником, с одной стороны и серое, безжизненное поселение с другой; где-то среди скал прокричал писклявым голосом стервятник, и пока он был единственной живой душой в этом безмолвном царстве.

«Вам чем-нибудь помочь, или сами найдётесь?» — прозвучал рядом с Ранелем чей-то молодой голос. Преступник даже не вздрогнул, лишь равнодушно обернулся на говорящего и быстро пробежался глазами по его внешнему виду: это был юноша лет около двадцати — двадцати пяти, очень худой и высокий, с большим глазами навыкате, которые смотрели в разные стороны, с непонятного цвета радужками — то ли серо-коричневыми, то ли серо-зелёными, то ли зелёно-коричневыми, — словом, цвета болотной мути, с такого же непонятного цвета волосами, спрятанными под коричневой кепкой, мертвенно-бледной кожей, тонкими бесцветными губами, за которыми виднелись крупные неровные зубы. Больше всего внимания к себе притягивали глаза, потому что они смотрелись на лице как-то очень странно, негармонично, словно не вписывались в общую картину, и оставляли после себя неприятное ощущение. «Вас ждёт