Если честно, Лиза думала о какой-нибудь легковой машине, но Григорий отвез ее на «Архангельск» на своем колесно-гусеничном «Тургеневе-6». Командирская машина десанта – механизм простой, но надежный. Удобств минимум, зато прет по бездорожью, как по столбовой дороге, да и скорость показывает неплохую. Броня у него, правда, легкая, противопульная. Но Т-6 и не предназначен «для штурма глубокоэшелонированной обороны противника, насыщенной противобронеходными средствами усиления». Это машина десанта с задачей высадиться, где приказано, и ехать, куда скажут. Отсюда ограничения по весу и повышенные требования к проходимости и надежности. Так что Гриня доставил Лизу с ветерком и без затруднений, хотя авиаматка и квартировала, что называется, в чистом поле. Огромная, как Смольный собор в Ниене, она висела над берегом Волги, выбросив все четыре якоря на стальных цепях и опустив на землю складные конструкции лифтовых платформ.

«Ну, здравствуй, красотка! – У Лизы при виде этого исполинского корабля даже дыхание пресеклось… – И это все мое?»

Вспомнилась давняя история, случившаяся с Лизой во время летной практики на авиаматке «Кронштадт». К ней тогда начал клеиться – по-другому и не скажешь – нагловатый, но по-своему обаятельный командир звена. Приманчивый, широкоплечий, но ростом – увы – не вышел. Головой, дай бог, Лизе до подмышки доставал. И это без каблуков.

– Ну и зачем все это? – простодушно спросила Лиза на их первом и последнем «свидании под луной» – на второй галерейной палубе.

– Как зачем? – улыбнулся коварный соблазнитель. – Это, детка, называется любовь.

– За «детку» могу и нос сломать, – честно предупредила лейтенанта Чиркова мичман Браге и тут же перешла к делу.

– Ну, и какая же у нас будет любовь? – спросила она.

– Бурная! – ответил пилот и с ходу попытался Лизу нагнуть.

Не в том смысле, в котором употребляют это слово мужчины в разговорах между собой, а в изначальном, прямом. Чирков просто не мог поцеловать Лизу в губы. Для этого или она должна была опустить голову, или он ее к себе притянуть. Он попробовал, но Лиза не поддалась. И не потому, что он был маленький – в конце концов, невинности ее лишил тоже не великан, – а потому что наглый. Позже она пересмотрела некоторые из своих взглядов на мужчин, но в то время Лиза страдала юношеским – или правильнее сказать, девичьим – максимализмом и изображала из себя черт знает кого.

– Ну, и как же ты будешь меня бурно любить? – Лиза иронии не скрывала, но Чирков по жизни был настоящим альфа-самцом, самодостаточным и полноценным до невозможности.

– Я, Лиза, – ответил он на ее вопрос, – буду ползать по тебе, как дите по мамке, и умиляться – всё мое!

«Всё мое! – усмехнулась Лиза, глядя на громаду корабля-матки. – Всё мое!»

Вопрос, однако, откуда вдруг взялось это воспоминание? Ведь Чирков клеился к Елизавете Браге, а не к Елизавете Берг. И в дневники этот эпизод, что характерно, не попал.

Между тем доехали до временного КПП, и машина остановилась. Лиза наскоро попрощалась с Григорием, предъявила дежурному офицеру бумаги и, передав вещи нижнему чину, зашагала к лифту.

– Командир на борту!

Ну, это было ожидаемо и правильно. Командир на то и командир, что для подчиненных он царь, бог и воинский начальник, даже если, по случаю, родился женщиной.

– Командир на борту!

* * *

Первая неделя войны осталась за Себерией, но решительного разгрома противника достичь тогда не удалось ни на Западном, ни на Восточном направлениях. И это было плохо, поскольку вскоре вражеское командование подтянуло резервы и короткими, наспех организованными контрударами стабилизировало фронт. Особенно хорошо это получилось у поляков, но и киевляне не лаптем щи хлебали. Восточный фронт, который в первые дни войны пер вперед наподобие разогнавшегося под уклон парового катка, сначала замедлил ход – после сходящихся контрударов киевлян от Кинешмы на Кострому и от Ростова на Ярославль, – а затем и вовсе встал, напоровшись на глубокоэшелонированную оборону на линии Дубна – Переславль-Залесский – Шуя – Лух – Пучеж. Ну, встали и встали, на то и война, что дела могут обернуться и так, и эдак. Однако бессмысленное бодание двух армий начинало не на шутку тревожить высокие себерские штабы. На горизонте замаячила перспектива позиционной войны, что было прямо противопоказано республике Себерия. Ей могло элементарно не хватить «глубины дыхания». Республика к войне на истощение не готовилась, что было, разумеется, стратегической ошибкой, но из песни слов не выкинешь. И чем дольше длилось это чертово топтание на месте, тем тревожнее становилось на душе у тех, кто, как и Лиза, понимал, о чем на самом деле идет речь. Затянувшаяся кампания могла закончиться разгромом похуже того, что случился в 1903 году, когда Себерия как раз и потеряла значительную часть тех территорий, которые освобождала теперь в ходе так не вовремя застопорившегося наступления.

Пятая эскадра в этом «медленном танце» на линии противостояния пока не участвовала. Она находилась в резерве и готовилась к еще одной последней попытке «сыграть на всё». Лиза это понимала, ерундой не мучилась – бездельем, впрочем, тоже, – терпеливо ожидая, когда командование прикажет Флоту «Ату!» К слову сказать, ей эта затянувшаяся пауза оказалась в известном смысле небесполезной, ведь принять командование и командовать – не одно и то же. Как минимум Лизе следовало лучше узнать людей, составлявших экипаж авиаматки и кораблей сопровождения, сработаться с ними и выстроить систему отношений. На первый случай хотя бы со старшими офицерами. Вот этими важными, если не сказать, критически важными делами Лиза и занималась все последовавшие за ее прибытием на «Архангельск» одиннадцать дней.

Учебные тревоги, проверки готовности служб, селекторные совещания и беседы тет-а-тет с личным составом… Учет запасов и их пополнение, решение технических и дисциплинарных проблем… Да мало ли дел у командира авианосного соединения, готовящегося к наступательной операции в направлении «куда прикажут». А командование, – что неудивительно – карт своих до времени не показывало, плотно прижимая их к собственным орденам. И неспроста. Засечь себерские резервы противник, может быть, и мог, но вычислить, куда себерцы нанесут свой удар, наверняка затруднялся. Командиры кораблей и сами терялись в догадках. Что уж говорить о киевских или польских шпионах!

Перелом наступил двадцать восьмого апреля. Вернее, в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое, когда, приняв душ, Лиза совсем было приготовилась отойти ко сну. Но не судьба: позвонили из ГКП[26], и дежурный офицер сообщил, что, судя по последним данным, «лед тронулся».

– Ну, говори уже, Суровцев, не томи! – потребовала Лиза, уловив в голосе лейтенанта неприкрытое торжество.

– Пруссия вступила в войну!

– Ух ты! – непроизвольно вырвалось у Лизы. – Надеюсь, на нашей стороне?

Могла бы и не спрашивать, Берлин мог вписаться за Варшаву только в силу невероятного стечения обстоятельств. Но, поскольку чудес на свете не бывает, германцы наверняка решили, что настало время для восстановления исторической справедливости. Дело в том, что тридцать лет назад – на пике своего могущества – Польское королевство разгромило Прусский союз и завладело Восточной Померанией и Вармией. Теперь же королевство Пруссия, возникшее на руинах Прусского союза, намеревалось возвратить утраченные земли, нанося удар из крепостей Мариенбург и Эльблонг на Данциг и из Колберга на Гдинген. Эта операция должна была восстановить непрерывность прусской территории, что означало, в свою очередь, что германцы отсекают поляков от Балтийского моря. Для себерцев, однако, это был долгожданный второй фронт, который – при любых обстоятельствах – оттягивал на себя значительную часть польской армии.