…22 августа 1942 года в 5 часов вечера в район Тракторного завод в Сталинграде ворвалось танковое подразделение вермахта. Два часа спустя начался массированный налет авиации на город. Летчики заходили с востока, уклоняясь от огня зениток, поставленных на западной окраине. Боевые развороты перед пикированием они делали за Волгой, над степью, которая тянулась до Сибири.

Вечером этого дня германская империя достигла своего территориального апогея.

У пирамид Египта африканский корпус Роммеля строился в боевые порядки для прорыва на Каир, Александрию, в дельту Нила и далее через Суэц. Танки корпуса по прямой находились ближе к Тереку, чем к Риму.

В воскресенье 30 августа 1942 года в 3 часа пополудни при температуре воздуха выше сорока градусов по Цельсию генерал фон Клейст приказал форсировать Терек, последнее водное препятствие на пути его корпуса к нефти Грозного. А потом Баку и — на соединение с Роммелем.

Панцергренадеры 394-й Гамбургской дивизии бросились в лодки и устремились к противоположному берегу. Под артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем с южного берега гамбуржцы преодолели двести пятьдесят метров коварного течения и водоворотов. Высадившись, впившись ногтями в землю, они сумели отразить контратаку русских. И вечером навели мост. Практически первый для марша в Закавказье. Его цена: пятнадцать месяцев войны, потерянный счет убитым, раненым, обмороженным в зимних сугробах и сошедшим с ума в весенней и осенней трясине. Но завтра или послезавтра, говорилось в приказе фон Клейста, они наполнят баки своих боевых машин первыми литрами горючего из кавказских скважин…

Адольф Гитлер лишь дважды нарушал свои бытовые привычки. В марте 1939 года отведал чешской ветчины и пльзеньского пива в Праге, нарушив обет вегетарианца и трезвенника. 30 августа 1942 года он не выехал в назначенный срок в свою прусскую резиденцию в Растенбурге, оставшись на испепеляемой жарой Украине. Не смог оторваться от карт. С горящими глазами, пересохшим ртом он вычерчивал стрелы, по которым передовым отрядам Роммеля и Клейста предстояло выйти на стыковку возле Багдада и двигаться к Индийскому океану, где их должна была поджидать японская армия.

5 сентября гамбуржцев отбросили на северный берег Терека. Началось отступление, завершившееся разгромом под Курском. В этот же день в Африке танкисты Роммеля развернулись у пирамид и отправились в изнурительный путь, который закончился за колючей проволокой лагерей для военнопленных…

— Вы знаете, где я находился тогда? — спросил старикашка Праус Камерон.

— За этой колючей проволокой?

— Нет… Вы не поверите… Я был рядовым двадцать третьей бронедивизии, только что прибывшей из Франции на юго-восточный фронт. На бортах танков мы несли изображение Эйфелевой башни. Мы ведь брали Париж! А русский с берлинским акцентом кричал в мегафон из-за линии укреплений, что он приветствует доблестных солдат двадцать третьей дивизии, чья прекрасная парижская жизнь позади, и советовал порасспросить ветеранов, что нас ждет на Кавказе…

Я не люблю воспоминаний про войну, любую. Свои войны я вообще считаю не существующими, мне хватает отвратительных кошмаров и во сне. Я постарался сосредоточиться на планировании собственных действий в ближайшие часы, выключить внимание… Это далось легко. Меня разъедали сомнения насчет действительной причастности Прауса Камерона к персоналу международной Специальной комиссии по финансовым преступлениям или как там её официально называют. Задним числом его поступки представлялись сомнительными даже с правовой, скажем так, точки зрения. Что-то ущербное чувствовалось в том, как он отнесся к гибели Цтибора Бервиды, возможно, агента американской спецслужбы, помимо его работы в Спецкомиссии.

Кто вы такой, Праус Камерон?

Он придержал скорость после указателя «Площадка отдыха» и сказал:

— Недавно я побывал в тех местах. В группе… э-э-э… коллег. По приглашению. В Моздоке и Грозном. Пятьдесят восемь лет — большой срок… Смотришь на вещи иначе, чем в двадцать лет… Хотя то, что мы предвидели, форсируя Терек, свершилось…

— А что свершилось?

— Если бы корпус фон Клейста вышел к Баку, на другой стороне Каспийского моря племена принялись бы вырезать русских… Если сейчас не режут, то потому, что практически некого…

— Племена? — спросил я. — Какие племена?

— Казахи, таджики, киргизы, курды, афганцы…

— Вы осведомленный тип, Праус, — сказал я и зевнул.

Мне действительно было наплевать на эти рассуждения. Меня не интересовал Кавказ. Меня не интересовало, кого собираются резать казахи и остальные племена Золотой Орды по другую сторону Каспийского моря. Мне нужно было выручать Ефима Шлайна. Как говорится, не больше и не меньше. Только это.

Подавшись ко мне, нарочито всматриваясь в бегущий перед машиной световой веер, Праус, не выпуская руля, сымитировал шепот:

— Я стремлюсь быть ещё более осведомленным. Не поможете?

Я насторожился. Возможно, десять тысяч долларов могли ещё и остаться во внутреннем кармане моего пиджака от «Бернхардта».

— У меня уже немало друзей на Кавказе, — сказал Праус. — Немцы всегда любили Кавказ, и Кавказ платит им тем же.

— Можете познакомить?

— В свое время…

Мы остановились.

— Откройте вашу дверь, — сказал Праус, — и сидите. Я скажу, когда выходить… Минуту.

Вытащив из-под моего сиденья порошковый огнетушитель, он открыл свою дверь.

Стояла тишина, ветерок слегка раскачивал голые ветки кустов. Доносило запах прелой листвы и далекого леса, который Камерон перебил вонью белого вещества, струей выпущенного из огнетушителя на асфальт.

Потерев подошвы тяжелых ботинок в образовавшейся пене, он передал мне огнетушитель.

— Действуйте так же. Следы не должны остаться. И оденьте перчатки.

Праус дернул рычажок замка багажника.

Там лежало тело «джинсового ковбоя».

Мы медленно — из-за моей раны — перенесли труп, лица у которого почти не осталось, на скамейку под навесом возле туалета. С шоссе не видно. Обнаружится не сразу.

Словно откликаясь на мои мысли, Праус Камерон сказал, когда мы снова вырулили на шоссе:

— Замена из Ставрополя приедет очень скоро. С ним будем работать. Только и всего…

— Зачем вы рассказывали о боевом туризме в молодости и секретном в старости, о влиятельных друзьях на Кавказе? — спросил я. — Что вы хотите этим сказать?

— Чеченское сопротивление дробится. И каждый полевой командир желает иметь свой интерес за границей… Сколько командиров, столько и чужих интересов.

— Вы верите в перспективу сотрудничества с такими? Или считаете, что российская контрразведка коррумпирована насквозь и тоже… раздроблена чужими, как вы сказали, интересами? Я правильно поставил вопрос?

— Правильно… Спецслужбы стали частью дробления большой войны на малые. Внутри кампании «Антитеррор» пошла подковерная грызня за фонды и должности… Перераспределение собственности и постов. Разве нет? Я не верю, что пять реорганизаций после девяносто первого года ослабили русскую контрразведку. Слухи о развале спецслужб инспирируются завистниками изнутри, когда там набирают влияние отдельные структуры. Например, те, что распределяют фонды… Или взять региональный сектор, в нашем случае Кавказ — с отлаженной обработкой бюджетных вливаний, доходов от рэкета, грозненской нефти, продажи оружия и водки, завоза продовольствия, выкупов заложников, денег от международных организаций… Представьте, сколько наличных крутится благодаря Чечне только вокруг военкоматов по всей матушке-России! «Антитеррор» кормит все слои общества, от «челнока» до олигарха и министра…