Меня!? — она делала большие глаза, гримасничала — вполне искренне. Ей и впрямь трудно было смириться, осознать, до конца поверить.

Неудачник! — крикнула она мне в лицо прежде, чем хлопнуть дверью. — Ты всегда будешь бояться жизни. Ты просто не умеешь ею жить!

Потом, через день, она поняла, что переборщила. Так уже было, когда мы ссорились из-за эпизода с камуфляжем — и теперь ей тоже казалось, что все еще поправимо. Она оправдывалась, извинялась, бормотала в телефонную трубку: — Ну прости, я была сама не своя. Я хочу быть тебе нужной больше, чем самый умный робот на свете!

Нет, — усмехнулся я, — ты просто хочешь больше получать.

Лидия почувствовала тогда, что мне приятно заявить ей это, и — что разрыв состоялся, что он необратим. Но сдаваться она не собиралась. Все произошло слишком быстро, да и повод был неубедителен на ее взгляд. К тому же, ей трудно было признать, что мужчина бросил ее первым.

Она начала затяжную осаду — звонила, писала письма, требовала разговора «по душам». Все это было тягостно, неприятно. Я, как мог, избегал контакта — больше не заикаясь о Семманте и выдумывая причину за причиной. Занятость, проблемы со здоровьем, потом — алкоголизм и даже начинающаяся импотенция… Я перепробовал многое, чтобы объяснить, почему больше не хочу ее видеть, но ничто не действовало, Лидия не отступала. В чем я провинилась? — настаивала она. — Как мне исправиться, что сделать?

Один раз она долго ждала под дверью и добилась-таки, чтобы я ей открыл. То был очень трудный день. Я депрессировал, понимая, что Адель не исправить и историю не спасти. Воля моя была подавлена, и Лидия умело воспользовалась этим. Она бросила на меня один лишь взгляд и стала лезть ко мне прямо в коридоре.

«У тебя затравленный вид, будто за тобой погоня. Хочешь, убежим вместе — я могу быть твоей сообщницей. Или могу быть случайной встречной. Продавщицей, официанткой, дорожной девкой…»

Она облизала меня всего, повизгивая от желания, кончила три раза, помогая себе рукой. Заставила кончить и меня — прямо себе в рот. Ха-ха-ха, — засмеялась хрипло, видя мою растерянность, — надо же, как легко ты сдаешься! Чего стоят тогда все твои неумелые сказки?

Уходи, — сказал я ей, и она ушла. Ушла победительницей, с гордо поднятой головой. Но эта победа была для нее последней. Я больше не скрывал от себя: она мне просто-напросто отвратна.

Разговоры закончились — я теперь отделывался коротким сухим «Я занят!» Ее электронные письма тоже оставались без ответа. Сначала она злилась, потом недоумевала, а затем вдруг стала просить, унижаться. Ей хотелось, чтобы ее пожалели, в этом она видела способ меня вернуть. Я отмалчивался, а она становилась все настойчивей, истеричней. Писала подробно и со вкусом про свои переживания и слезы.

Мне казалось даже, что это ее заводит, что она возбуждается на свои страдания, как на фетиш. Все, что было между нами когда-то, обесценилось, обратилось фарсом. И к тому же, ее слова и вся она, в рыданиях и соплях, казались мне неестественными как никогда раньше. Я ей не верил — за жалобами и стенаниями мне виделся жесткий план. Она сражалась за свою собственность, собрав все ресурсы, которые имела.

Я даже писал Семманту — по-моему, мол, мне в пору стать женоненавистником, навсегда. Признавался — я изумляюсь сам себе! И впрямь, вспоминая наш роман, я недоумевал, как во мне жили хоть какие-то чувства к этому жалкому существу. Я искал в себе их отзвук, но слышал не мелодию, а скрип и скрежет. Вся женская суть предстала передо мной по-другому. Я будто открыл для себя ее темную неблаговидную часть и вновь, в который уже раз, понял, что плохо знаю женщин.

Как бы мне хотелось, чтобы Лидия бросила меня сама! Чтобы она прониклась ко мне презрением, посчитала бы, что я ее недостоин. Но нет, достоинства, свои и чужие, были ей теперь не важны. В битве за собственность она была готова на все.

Потом мне в голову пришла спасительная мысль — точней, Лидия сама меня на нее натолкнула. Почему, — удивлялась она, — мы с тобой не видимся больше? Почему не спим вместе — ведь, что ни говори, тебе нужно иметь с кем-то секс. У тебя что, кто-то завелся? Быть может, в этом все дело?

Вот оно, подумал я, как здраво! Вот он, выход, подумал я и написал ей — да!

Кто же, кто же? — не отставала Лидия, и я, лишь чуть поразмыслив, выбрал самое правдоподобное и простое. Я выдумал связь со служанкой, Еленой Марией Гомес, убиравшей мое жилье два раза в неделю. И это сработало — как мощный заряд пластита.

К моему удивлению, Лидия не успокоилась — отнюдь. Получив мое письмо, она пришла в ярость. Теперь для нее все стало на свои места. «Другая женщина» — это так легко представить, это так ясно, так все объясняет…

Твоя Елена — реальная блядь! — орала она мне в автоответчик. — Теперь ты списываешь Адель с нее? Но у нее не белая, а оливковая кожа! Для тебя нет разницы, ты животное. Ты просто бесчувственная, похотливая скотина!

Она будто освободилась от пут, сбросила с себя все, что сковывало, мешало, перестала думать о роботе, что был ей чужд. Абстракции убрались с дороги, не смущали и не сдерживали порывы. Теперь ее письма несли в себе страшные заряды злобы. За ними маячил раздвоенный змеиный язык, жало тарантула, с которого сочились прозрачные капли. Она обещала сжить меня со света, уничтожить, посадить в тюрьму. Я конечно не верил ей — и зря. Нет существа ядовитее брошенной женщины, которая хочет отплатить сполна.

Наш разрушенный мир населили новые тени. Немощный призрак был изгнан с позором, а ему на смену явился демон — демон ненависти, полный сил. Его арсенал был богат на зависть, и вскоре я узнал, что Лидия пишет не только мне. Все знакомые, друзья, подруги оказались втянуты в ее войну. Она выбрала себе оружие — дикую, чудовищную клевету — и разила им без оглядки. Прежняя ее растерянность переросла в решимость; готовность унижаться — в ярость мщения. Ее злость переменила форму — из сознательной и логичной превратилась в иррациональное нечто, в плод абсурдной, искривленной реальности, видимой только ей, Лидии Алварес Алварес.

Она будто смотрела на вещи сквозь особую уродливую призму. Все, что попадало в ее ракурс, превращалось в поток нечистот. И при этом, она сама искренне верила в свои небылицы. Клевета была для нее новой правдой, Лидия не сомневалась в ее чистоте. От этого, ее слова обретали невероятную силу. Силу убеждения — те, кто слушал, видели перед собой отнюдь не лживую тварь. Женщина, убежденная в правоте — им казалось, так нельзя притвориться. И ей верили — почти сразу. В то время как я, оправдываясь, никак не мог принять все всерьез. И потому выглядел куда менее убедительно.

Лидия извергала из себя ненависть, как блевотину, как черную кровь. Мне казалось даже, наша битва — это обряд, языческий ритуал. Словно так нужно — принося жертвы — для очищения всего мира. Кто они, хмурые боги, избравшие для этого нас двоих? Ее — в качестве медиума, проводника темной силы. Меня — как мишень, нейтрализатора, поглотителя. При желании можно было бы возгордиться, но я не гордился, я чувствовал себя скверно. Тонул в негативе, судорожно хватая воздух, и думал — это не кончится никогда.