Это было сказано неудачно, и Анна зашипела от злости:

— Ты провел слишком много времени в дворцовых залах, среди военачальников и евнухов, если начал думать, что мужчины и дети всего лишь фигуры в игре, которых можно снять с доски и отправить на смерть!

Ее слова больно ранили меня. Не думал, что она считает меня столь бессердечным! Но я проглотил обиду и настойчиво продолжил:

— Я отправляю его туда, откуда он пришел. Мы не вправе запирать мальчика его возраста в монастыре вдали от дома. Если он решит вернуться к нам, то получит свободу и еще многое другое. Если нет — он все равно будет свободен.

— А ты не подумал о том, что при попытке вернуться варвары схватят его и убьют? — не унималась Анна. — Что ты будешь делать в этом случае, Деметрий?

— Я буду молиться о его душе. И о своей тоже. Для меня это вовсе не так легко, Анна, но у нас нет никого другого, кто мог бы пробраться в лагерь варваров и сойти за франка.

— Фома не просто может сойти за франка, он и есть франк! — резко сказала Анна. — А как насчет твоего монаха? Если он действительно находится в лагере, он тут же узнает Фому и убьет его, как уже пытался.

Придя сюда, я намеревался сказать Анне только то, что забираю от нее Фому, но она быстро выпытала у меня все подробности плана и теперь била меня моим же оружием.

— В Галате сейчас десять тысяч варваров, — возразил я. — Если повезет, монах вообще не узнает о его появлении.

— Повезет? — Анна фыркнула совсем не по-женски. — Если ты так полагаешься на везение, Деметрий, значит, я переоценила твои умственные способности. — Она провела руками по волосам и, кажется, немного смягчилась. — Или это всего лишь отчаянная попытка оградить от него твоих дочерей?

Несмотря на всю серьезность момента, я не смог удержаться от смеха.

— Я буду очень признателен, если ты не скажешь об этом Елене. И поскольку я не могу заставить Фому делать что-либо против воли, будет лучше, если я поговорю с ним сам.

Анна неохотно уступила мне. Она провела меня через церковный двор к дверям кухни, откуда доносился приятный аромат свежевыпеченного хлеба, смешанный с дымком и запахом лука. Мой желудок тут же напомнил, что сегодня я еще не ел, и что у моего визита была и другая цель.

— Анна, — сказал я, остановив ее у двери. — Пока мы говорили о Фоме, я едва не забыл об одной важной вещи. Мне очень хотелось бы, чтобы ты еще раз отобедала со мной. И с моими девочками, — торопливо добавил я, чтобы избежать упрека в неприличном поведении. — Может быть, в течение ближайших двух недель, прежде чем Великий пост ограничит мое гостеприимство.

Анна повернулась и взглянула на меня с подозрением. Сегодня она была одета в красновато-коричневую далматику, на которой неумелая окраска ткани создавала эффект древесных волокон или прожилок на листьях. Далматика была подпоясана все тем же неизменным шелковым шнуром, и ветерок, гуляющий по двору, прижал подол к бедрам Анны.

— Я принимаю твое приглашение, — ответила она. — Но если ты таким образом пытаешься подкупить меня, чтобы я согласилась с твоим нелепым планом, то ты просчитался.

— Независимо от твоего согласия принимать решение будет Фома.

Фома находился на кухне. Он без особого энтузиазма помешивал содержимое стоявшего на огне котла, из которого пахло фасолью, а сидевший на ступенях монах читал ему вслух какую-то главу из потрепанной Библии. При виде Анны монах поморщился, захлопнул книгу, закрыл на ней застежку и поспешил покинуть кухню.

— Это происходит постоянно, — заметила Анна без всякой обиды. — Кое-кому из них не нравится, что в стенах монастыря живет женщина, и все без исключения боятся того, что может произойти, если они останутся с ней наедине.

— Вот бедняги!

Фома поднял глаза от котла. Появление Анны вызвало у него робкую улыбку, ставшую гораздо шире при виде поспешного бегства монаха. Однако, увидев меня, он нахмурился и, видимо растерявшись, выпустил из руки черпак. Тот сразу же утонул в кипящем вареве, и Фома невольно выругался. Выражение, которое он употребил, вряд ли было почерпнуто им из Библии.

— Деметрий пришел, — медленно произнесла Анна. — Он хочет задать тебе вопрос.

Я подошел поближе, миновав длинный ряд железных горшков.

— Мне удалось кое-что узнать о монахе. — Я сделал паузу, желая убедиться, что Фома понял смысл сказанного. Заметив, что глаза у него застыли, а лицо начало подергиваться, я продолжил: — Думаю, он находится сейчас в большом лагере вар… твоих земляков, что находится возле стен нашего города.

Фома нерешительно посмотрел на Анну, и та произнесла несколько слов на его родном языке.

— Я хочу, чтобы ты пошел туда и отыскал монаха в этом лагере.

Фома долго молчал, не обращая внимания на булькающий котел, выплевывающий в воздух брызги похлебки. Некоторые из них падали на тунику юноши, но он этого даже не замечал.

— Если я туда пойду, он меня убьет, — сказал наконец он.

Я покачал головой.

— Нет. Ты узнаешь, где живет монах, и после этого отправишься в дом моего друга. — От волнения слова буквально вылетали у меня изо рта, и я заставил себя говорить медленнее. — Он защитит тебя и передаст нам твое донесение. После этого придет много воинов, они поймают монаха и запрут его в темнице.

Анна опять перевела сказанное на варварский язык. Я наблюдал за Фомой, надеясь, что Анна не воспользуется моим незнанием этого языка, чтобы отговорить его принимать участие в этой безумной затее. Наконец Фома заговорил в ответ, пожимая плечами и размахивая руками. Я начинал все больше беспокоиться, что мои аргументы его не убедили.

— Я пойду.

Следя за потоком иноземных слов, я пропустил момент, когда Фома перешел на греческий, и ему пришлось повторить:

— Я пойду.

— Пойдешь?

Он неуверенно кивнул.

— Хорошо. Очень хорошо!

— Когда же он возвратится, он волен будет поступить так, как того пожелает. Захочет — вернется в страну франков, захочет — останется в Константинополе или поселится где-нибудь еще в империи. — Произнося эту тираду, Анна твердо смотрела мне в глаза. — Обещаешь?

— Обещаю!

Хотелось бы мне знать, как убедить Крисафия выполнить это обещание, когда юноша передаст монаха в наши руки и захочет остаться у своих соплеменников.

Если, конечно, проживет достаточно долго для этого.

Мы стояли возле Адрианопольских ворот, дрожа от холода даже под плащами. Дождь, прекратившийся было вчера днем, снова пошел ночью и барабанил по крыше с такой силой, что я почти не сомкнул глаз. За два часа до рассвета мы — Анна, Фома и я — встретились у ворот при слабом свете факела, защищенного сводами арки. Горящие капли смолы с шипением падали с него в грязь под нашими ногами. Не слишком благоприятное начало для столь ненадежного предприятия!