толпою смешан волокит.

Все жесты, вздохи, объясненья

Не помогали ничего…

И зародился пламень мщенья

В душе озлобленной его.

Маешка был таких же правил —

Он лень в закон себе поставил,

Домой с дежурства уезжал,

Хотя и дома был без дела;

Порою рассуждал он смело,

Но чаще он не рассуждал.

Разгульной жизни отпечаток

Иные замечали в нем;

Печалей будущих задаток

Хранил он в сердце молодом;

Его покоя не смущало,

Что не касалось до него;

Насмешек гибельное жало

Броню железную встречало

Над самолюбием его.

Слова он весил осторожно

И опрометчив был в делах;

Порою, трезвый, врал безбожно,

И молчалив был на пирах.

Характер вовсе бесполезный

И для друзей и для врагов…

Увы! читатель мой любезный,

Что делать мне, – он был таков.

Теперь он следует за другом

На подвиг славный, роковой,

Терзаем пьяницы недугом,

Изжогой мучим огневой.

Приюты неги и прохлады —

Вдоль по дороге в Петергоф

Мелькают в ряд из-за ограды

Разнообразные фасады

И кровли мирные домов

В тени таинственных садов.

Там есть трактир, и он от века

Зовется Красным Кабачком,

И там для блага человека

Построен сумасшедших дом.

И там приют себе смиренный

Танцорка юная нашла, —

Краса и честь балетной сцены,

На содержании была:

N.N., помещик из Казани,

Богатый волжский старожил,

Без волокитства, без признаний…

. .

«Мой друг! – ему я говорил —

Ты не в свои садишься сани:

Танцоркой вздумал управлять!

Ну где тебе?…..»

Но обратимся поскорее

Мы к нашим буйным молодцам.

Они стоят в пустой аллее,

Коней привязывают там.

И вот, тропинкой потаенной

Они к калитке отдаленной

Спешат, подобно двум ворам.

На землю сумрак ниспадает,

Сквозь ветви брезжит лунный свет

И переливами играет

На гладкой меди эполет.

Вперед отправился Маешка,

В кустах прополз он, как черкес,

И осторожно, точно кошка,

Через забор он перелез.

За ним Монго наш долговязый,

Довольный этою проказой,

Перевалился кое-как.

«Ну, лихо! сделан первый шаг!

Теперь душа моя в покое,

Судьба окончит остальное!»

Облокотившись у окна,

Меж тем танцорка молодая

Сидела дома и одна.

Ей было скучно, и зевая

Так тихо думала она:

«Чудна судьба! о том ни слова!

На матушке моей чепец

Фасона самого дурного,

И мой отец, – простой кузнец.

А я – на шелковом диване

Ем мармелад, пью шоколад;

На сцене – знаю уж заране —

Мне будет хлопать третий ряд.

Теперь со мной плохие шутки!

Меня сударыней зовут,

И за меня три раза в сутки

Каналью повара дерут.

Мой Pierre не слишком интересен:

Ревнив, упрям, что ни толкуй,

Не любит смеха он, ни песен,

Зато богат и глуп <…….>.

Теперь не то, что было в школе:

Ем за троих, порой и боле,

И за обедом пью люнель.

А в школе… Боже!.. Вот мученье!

Днем танцы, выправка, ученье,

А ночью жесткая постель.

Встаешь, бывало, утром рано, —

Бренчит уж в зале фортепьяно,

Поют все врозь, трещит в ушах;

А тут сама, поднявши ногу,

Стоишь, как аист на часах.

Флери хлопочет, бьет тревогу…

Но вот одиннадцатый час!

В кареты всех сажают нас.

Тут у подъезда офицеры

Стоят все в ряд, порою в два.

Какие милые манеры!

И все отборные слова!

Иных улыбкой ободряешь,

Других бранишь и отгоняешь,

Зато вернулись лишь домой,

Директор порет на убой:

Ни взгляд не думай кинуть лишний,

Ни слова ты сказать не смей;

А сам, прости ему Всевышний,

Ведь уж какой прелюбодей!..»

Но тут в окно она взглянула

И чуть не брякнулась со стула:

Пред ней, как призрак роковой,

С нагайкой, освещен луной,

Готовый влезть почти в окошко,

Стоит Монго, за ним Маешка.

«Что это значит, господа?

И кто вас звал прийти сюда?

Ворваться к девушке – бесчестно!»

«Нам, право, это очень лестно!»

«Я вас прошу, подите прочь».

«Но где же проведем мы ночь?

Мы мчались, выбились из силы».

«Вы неучи!» – «Вы очень милы».

«Чего хотите вы теперь,

Ей Богу, я не понимаю!»

«Мы просим только чашку чаю».

«Панфишка! отвори им дверь!» —

Поклон отвесивши пренизко,

Монго ей бросил нежный взор,

Потом садится очень близко

И продолжает разговор;

Сначала колкие намеки,

Воспоминания, упреки, —

Ну, словом, весь любовный вздор.

И нежный вздох, прилично томный,

Порхнул из груди молодой…

. .

Маешка, друг великодушный,

Засел поодаль на диван,

Угрюм, безмолвен, как султан.

Чужое счастие нам скучно,

Как добродетельный роман.

Друзья! Ужасное мученье

Быть на пиру….

Иль адъютантом на сраженье

При генералишке пустом;

Быть на параде жалонёром

Или на бале быть танцором…

Но хуже, хуже во сто раз

Встречать огонь прелестных глаз

И думать: это не для нас!

Меж тем Монго горит и тает…

Вдруг самый пламенный пассаж

Зловещим стуком прерывает

На двор влетевший экипаж, —

Девятиместная коляска

И в ней пятнадцать седоков.

Увы! печальная развязка!

Неотразимый гнев богов!

То был NN. с своею свитой:

Степаном, Федором, Никитой,

Тарасом, Сидором, Петром,

Идут, гремят, орут – содом!

Все пьяны, прямо из трактира…

. .

Но нет, постой, умолкни, лира!

Тебе ль, поклоннице мундира,

Поганых фрачных воспевать!

В истерике младая дева:

Как защититься ей от гнева?

Куда гостей своих девать?

Под стол, в комод иль под кровать?

В комоде места нет и платью…