Всем, что связано с гинекологией и акушерством, у вертоградарей занималась Марушка-повитуха. Сама Тоби ограничивалась лечением болезней и ран, но сейчас опарыши, пиявки и компрессы не помогут.

— Возможно, все не так плохо, — продолжает она. — Может быть, ребенок не от больболиста. Помнишь ту ночь у костра, в канун святой Юлианы, когда они на вас полез… когда у нас вышло межкультурное недоразумение? Может быть, это ребенок от Детей Коростеля.

— Замечательно, — говорит Рен. — Выбирай на вкус. Суперпреступник или генетически синтезированное чудовище. Кстати, она не единственная, с кем случилось культурное недоразумение или как ты там сказала. Почем я знаю, может, у меня тоже будет ребеночек от чудовища Франкенштейна. Я просто боюсь писать на палочку.

Тоби лихорадочно ищет слова — надо как-то приободрить и успокоить Аманду и Рен. «Гены — это еще не судьба»? «Наследственность против воспитания — нерешенный спор»? «Зло может обернуться добром»? «Существует такая вещь, как эпигенетическая адаптация»? «Может, больболист не от природы был преступником, а просто его плохо воспитали»? Или: «А вдруг Дети Коростеля гораздо более человечны, чем мы думаем?» Но все это звучит неубедительно даже для нее самой.

— О Тоби, не печалься, — говорит детский голос. Это Черная Борода; он прижимается к Тоби. Берет ее руку, поглаживает. — Орикс нам поможет, и ребенок выйдет из костяной пещеры, и Аманда будет рада. Все бывают рады, когда выходит новый ребенок.

— Приподнимись, ты мне руку отлежала, — говорит Зеб. — Что-то не так?

— Я беспокоюсь за Аманду, — говорит Тоби. Это правда, но не вся правда. — По-видимому, она беременна. Не сказать, чтобы ее это безмерно радовало.

— Троекратное ура. Первый маленький отважный первопроходец родится в нашем дивном новом мире.

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что тебе порой недостает чуткости?

— Никогда. Я весь — одно большое трепещущее сердце. Впрочем, ребеночек, скорее всего, от больболиста, если принять во внимание последовательность событий. Колоссальная жалость. Нам придется его утопить, как котенка.

— У нас нет шансов, — говорит Тоби. — Дочери Коростеля просто обожают младенцев. Они придут в ярость, если ты начнешь делать ему плохо и больно.

— Женщины — странные создания. Впрочем, я бы не отказался от такой мамочки — мягкой, заботливой и тому подобное.

— Ребенок может оказаться гибридом. Полукоростеленыш. Плод групповухи в день святой Юлианы. Но если это так, беременность может ее убить. У них совершенно другие темпы роста плода. И головы у младенцев при рождении больше, судя по детишкам, которых таскают с собой матери. Так что он может застрять. А я ни ухом, ни рылом в этих вещах и не смогу сделать ей кесарево сечение. Впрочем, проблемы могут начаться и раньше. Что, если у них окажется несовместимость по группе крови?

— А Белоклювый Дятел и все остальные что-нибудь знают? О генетике, крови и прочем?

— Я их еще не спрашивала.

— Ладно, запишем в список чрезвычайных ситуаций. Беременность, одна штука. Созовем совещание. Но если Беззумные Аддамы не знают — наверно, нам останется только ждать?

— Нам так и так остается только ждать. Мы не можем сделать ей аборт: никто из нас не умеет, и в любом случае это слишком рискованно. Есть еще травы, но если не знаешь дозировку, можно отравить человека насмерть. А больше делать нечего. Разве что на собрании кого-нибудь осенит. Но до того мне нужно будет посоветоваться.

— С кем? Среди наших высоколобых нет ни одного врача.

— Я скажу, только обещай не смеяться.

— Я прикусил язык и зашил рот железными скобами. Валяй, говори.

— Ну хорошо, только ты подумаешь, что я двинулась умом: с Пилар. Которая, как ты знаешь, умерла.

Пауза.

— И как же ты намерена это сделать?

— Ну, я подумала, что можно ее навестить. Ну, то место, где мы ее…

— Паломничество к месту упокоения? На гробницу святого?

— Что-то в этом роде. И провести усиленную медитацию. Там, где мы ее похоронили, в парке. Помнишь, как мы ее компостировали? Оделись как парковые работники, выкопали яму…

— Да, я помню то место. Ты была в зеленом комбинезоне, который я для тебя украл. Мы посадили поверх Пилар куст черной бузины.

— Да. Вот туда я и хочу пойти. Я знаю, что чокнулась — во всяком случае, так сказали бы обитатели Греховного Мира.

— Сперва ты беседовала с пчелами, а теперь хочешь говорить с покойниками? До такого даже вертоградари не доходили.

— Некоторые — доходили. Воспринимай это как метафору. Адам Первый сказал бы, что я хочу соприкоснуться со своей Внутренней Пилар. Он бы меня понял и поддержал.

Снова пауза.

— Но имей в виду, одной тебе идти нельзя.

— Я знаю.

Теперь ее очередь многозначительно молчать.

Вздох.

— Ладно, детка, для тебя — все что хочешь. Я вызываюсь добровольцем. Возьму еще Носорога и Шеклтона. Будем тебя прикрывать. Один пистолет-распылитель плюс твой карабин. Сколько времени тебе нужно?

— Я сделаю короткую усиленную медитацию. Чтобы не задерживать вас надолго.

— Ты собираешься услышать голоса? Я просто так, чтобы знать.

— Я не имею ни малейшего понятия, что услышу, — честно отвечает Тоби. — Скорее всего — ничего. Но все равно я должна это сделать.

— Вот за что я тебя люблю. Ты всегда готова на приключения.

Пауза, он переминается с ноги на ногу.

— Тебя еще что-то гложет?

— Нет, — врет Тоби. — Все в порядке.

— Увиливаешь от ответа? Ну что ж, меня это устраивает.

— Увиливание, — произносит Тоби. — Слово из десяти букв.

— Дай-ка попробую угадать. Ты считаешь, я должен тебе рассказать, что произошло во время вылазки в торговый центр. Между мной и этой, как ее там. Маленькой мисс Лисицей. Прыгнул ли я на нее. Или она на меня. В общем, имело ли место половое сношение.

Тоби задумывается. Что она предпочитает услышать — плохие новости, которые подтвердят ее опасения, или хорошие новости, которым она не поверит? Не превращается ли она в обвивающее жертву беспозвоночное с присосками на щупальцах?

— Расскажи лучше что-нибудь поинтереснее, — говорит она.

Он смеется:

— Хорошо сказано.

Вот так. Ничья. Его дело — знать, а ее дело — воздержаться от выяснения. Он обожает шифроваться. Она не видит его в темноте, но знает, что он улыбается.

Они выходят на следующее утро, на рассвете. На вершинах сухостойных деревьев, какие повыше, расселись грифы; они разворачивают черные крылья, чтобы просушить их от ночной росы, и ждут восходящих воздушных потоков, что поднимут их в небо и помогут парить, кружась по спирали. Вороны сплетничают — один грубо звучащий слог за другим. Просыпаются мелкие птички, щебечут, чирикают, разражаются трелями; розовые облачные волокна висят над горизонтом на востоке, подсвеченные снизу золотом. Иногда небо напоминает старинные картины с изображением рая; не хватает лишь ангелов, чтобы парили, расправив белые одежды, словно юбки светских дебютанток на старинном балу. Розовые пальчики босых ног изящно вытянуты, крылья — аэродинамический курьез. Но ангелов нет, вместо них — чайки.