— Вот он, его дом, — указал взглядом на один из корпусов доходных домов Бунина агент Филимонов. — А вон парадная, из которой он вышел…

— Все, ступай, — сказал ему Лебедев. — Миссия твоя на этом закончена. Сутки можешь отдыхать, а через сутки у меня — чтоб как штык!

— А как вы его узнаете-то без меня? — посмотрел на шефа Филимонов.

— Не беспокойся, братец. У нас есть, кому его узнать, — заверил агента сыщик, искоса глянув на Воловцова. — Все, ступай себе…

— Слушаюсь, Владимир Иванович.

Лебедев и Воловцов заняли место на тротуаре возле низкого штакетника. С этого места хорошо просматривались подступы к парадному и само парадное, из которого утром вышел человек, попадающий под приметы Полянского. Ведь было неизвестно, откуда появится фигурант, и поэтому смотреть надлежало во все стороны. Начальник сыскного отделения Москвы и судебный следователь по наиважнейшим делам занялись оживленным разговором, будто короткие знакомые, которые, долгое время не видевшись, наконец, встретились. Со стороны именно так и могло показаться, и подозрений у Полянского, если, конечно, это был он, эта беседа двух друзей вызвать не могла…

День стоял солнечный. Это был один из последних теплых дней, а может, самый последний, после которого осень уже безапелляционно возьмет бразды правления в свои руки.

Ждать долго не пришлось: со стороны улицы показался высокий мужчина крепкого телосложения, уверенной походкой приближающийся к парадному крыльцу нужного корпуса дома Бунина.

— Ну, как? — спросил Лебедев, первым заметив уверенно шедшего господина. — Это он?

Воловцов, не поворачивая головы, перевел взгляд на идущего мужчину…

Тогда, когда он допрашивал Полянского по делу об убийстве уездного исправника Полубатько, перед ним был парень, хоть и набравшийся гонору и жесткости во время отбывания срока за укрывательство краденой (будто бы) лошади, но — просто парень. Он обдумывал ответы, как мог, выгораживал себя, обвинял исправника Полубатько в подтасовке фактов и врал, если видел, что следователь не имеет весомых доказательств. Шедший же к парадному подъезду дома Бунина человек был матерым мужчиной, который не будет раздумывать, как ему поступить, если его прижмут обстоятельства. Этот не будет ни о чем сожалеть, не станет валить вину на другого, выгораживая себя, и сделает так, как решил, не продумывая последствий и не прикидывая, как лучше. И все же это был он, Георгий Полянский…

— Да, это он, — негромко, но твердо произнес Иван Федорович.

— Что ж, руки у него вполне здоровые, — заметил Владимир Иванович.

— Что будем делать? — спросил Воловцов.

Начальник сыска удивленно посмотрел на него:

— Как что, брать…

— Сейчас? — задал глупый вопрос Иван Федорович, нащупывая в кармане револьвер.

— А когда еще! — едва не прошипел на него главный сыщик Москвы и притворно захохотал. — Может, сегодня вечерним поездом он уезжает в Париж. Или в Баден-Баден, поправить свое пошатнувшееся на ниве убийств здоровье. Все, начали охоту…

Продолжая иронически хохотать, Лебедев скорым шагом направился наперерез Полянскому, дабы перехватить его в нескольких шагах от парадного. Поравнявшись с ним, Владимир Иванович приподнял шляпу и произнес извиняющимся тоном:

— Прошу прощения, сударь, рассудите нас с другом, ради Христа. Иначе мы просто с ним поссоримся. Вот он, — указал Лебедев на подходящего к ним с опущенной головой Воловцова, — утверждает, что Москву в восемьсот двенадцатом году зажгли сами жители Первопрестольной, не желая, чтоб город во всей своей красе и убранстве достался врагу. Смешно, ей-богу! Ведь у москвичей рука бы на такое святотатство не поднялась… А вот я, сударь, — Владимир Иванович для пущей убедительности засунул руки в карманы (в одном из которых лежал револьвер) и выпятил грудь, — заявляю, что Москву зажгли французы, поскольку были крайне разочарованы, что им не вручили ключи от города и не оказали никаких почестей, как победителям. Зажгли как раз в отместку за такое понесенное ими унижение, и даже презрение… А вы как думаете, сударь? Вы что можете сказать по этому поводу?

— Я, господа, как-то об этом не ду…

Полянский оборвал себя на полуслове, заметив краем глаза, как из кармана ироничного господина, вдруг переставшего хохотать, появляется рукоять револьвера.

Решение им было принято сразу. И быстрее, нежели господин, ратующий за сожжение Москвы французами, успел вытащить из кармана револьвер и взвести курок. Что было силы Полянский ударил его в лицо, но тот успел увернуться. Однако все равно был сбит с ног бросившимся на него грудью убийцей, который, перепрыгнув через упавшего Лебедева, кинулся бежать. Иван Федорович тут же последовал за ним, мешая Лебедеву прицельно выстрелить.

— Отойди в сторону. Отойди! — закричал ему Владимир Иванович. Но Воловцов уже ничего не слышал…

Они бежали на таком расстоянии друг от друга, что, будь Воловцов чуть проворнее и прибавь он немного в скорости, он мог бы ухватить Полянского рукой за хлястик пальто…

Саженей через сорок Воловцов начал понемногу отставать. Видя, что Полянский уходит, он вдруг остановился, выхватил из кармана револьвер и шумно выдохнул. Затем встал боком, расставил ноги на ширину плеч, развернув носки наружу, перехватил револьвер повыше, как когда-то его учили, и глубоко вздохнул. Одновременно вытянул по направлению к бегущему руку, затаил дыхание и, прицелившись в самый центр спины убийцы, плавно, но сильно нажал на спусковой крючок…

— Где был? — Марк задал этот вопрос как бы между прочим, но Георгий понял, что он что-то знает, и врать напропалую ему не стоит.

— Да так, — неопределенно ответил он, ожидая продолжения вопроса. И не ошибся…

— Сказывают, ты из города уезжал? — Марк искоса посмотрел на Георгия. — Зачем? По какой надобности?

— Ну, мотался к одной знакомой крале. И что? — с вызовом произнес Георгий, который не терпел за собой никакого контроля.

— Да ничего, — примирительно ответил Марк. — Я, грешным делом, думал, что тебя бабы не шибко интересуют.

— Меня не интересуют шмары да алюры местные. А вот гагарочки, — криво усмехнулся Георгий, — очень даже интересуют. А что, — он посмотрел на Марка, — дело какое-то было?

— Нет, но скоро намечается одно, — сказал Марк. — Через недельку… Никуда больше не собираешься?

— Нет покуда, — ответил Георгий.

— Если что — ты хоть мигни мне загодя.

— Лады…

Неделя прошла, Марк молчал. Вечерами находила не то чтобы тоска, а так, какая-то муть, в голове роились всякие мысли, куски воспоминаний, и то ли хотелось что-то делать, пусть и «замочить» еще кого-нибудь, то ли тянуло лечь на кушетку, закрыть глаза и уткнуться мордой в стенку.